Люди с чистой совестью
Шрифт:
– Нужно закрепить в солдате сознание своего превосходства над врагом.
– А у нас?
– И у нас тоже. Нужно, чтобы партизанами овладевал оперативный рассчитанный на весь рейд - азарт! Он должен быть не просто солдатской лихостью, - это и до нас умели. Нет. Он должен быть страстью и любовью, стремлением осознанным.
– Сознательный азарт?
– Ну да, конечно же! Без сознательности, без понимания превосходства наших идей этот голый солдатский азарт - только пустая авантюра. Азарт, задор, рвение
– У фронтовиков это, вероятно, называется "развитие успеха"?
– Да. Только там успех развивают другие, свежие, только что двинутые в бой войска. Многие из тех, которые вырвали этот успех из цепких лап врага, уже лежат в земле.
– Ого. Значит, нашему брату в этом смысле легче? Развивают успех и пользуются его плодами те же, что и берут его с боя.
– Это как сказать... А в общем - верно.
– А если не взял?..
– Чего?
– Не развил успеха? Не взял верх над противником?
– А-а... Не взял - пеняй на себя. Лежи без успеха!
И комиссар, лихо сдвинув фуражку на затылок, быстро зашагал к "разведбогам".
И я подумал о той силе, без которой, несмотря на все его личное обаяние, Рудневу одному никогда не удалось бы так гибко и чутко помогать Ковпаку в его боевых делах.
Горячо сказанное слово о большевистской сознательности и организованности не было для комиссара только словом. Внутренней своей убежденностью он делал его живым и действенным.
Комиссары батальонов, политруки рот и парторги, опиравшиеся на коммунистов и комсомольцев, на ротные организации большевиков, - вот в чем была сила отряда. А комиссар только был старшим и по стажу, и по опыту революционной борьбы коммунистом.
Я вспомнил рассказ комиссара о первых его шагах в революционном движении.
Юношеские годы у него были связаны с Ленинградом. Подростком, в начале первой мировой войны он приехал из Путивля в Питер на заработки. Первая работа его - он был посыльным на Русско-Балтийском заводе. Жил он у земляка Тверитинова. А Тверитинов был большевик-подпольщик.
– Поступил я на должность "куда пошлют". Была она удобной и для Тверитинова, - рассказывал как-то Руднев.
Будучи организатором подполья в одном из рабочих районов, Тверитинов разъяснял подростку Семену Рудневу смысл и задачи революционной борьбы.
Вручая ему впервые пачку маленьких бумажек, вкусно и остро пахнущих краской, Тверитинов сказал, ласково ероша черные вихры мальчугана:
– Раздувай пожар революции, Сеня!
Вначале осторожно и медленно подросток разбрасывал листовки в глухих местах. В следующий раз Тверитинов посоветовал ему заглянуть в хлебные очереди. Через несколько дней Сеня смело ходил по очередям. Он незаметно ронял листовки на тротуары, совал в кошелки, а то и
В 1917 году Семен Руднев был уже красногвардейцем.
– Я охранял Ленина на Финляндском вокзале, - сказал он, когда давал мне рекомендацию в партию.
Начиная с 1917 года вся жизнь нашего комиссара была связана с партией.
Воспитанию молодых коммунистов в партизанском отряде он отдавал всего себя. Партийная работа велась не только на собраниях. Там подводились итоги и намечались новые вопросы. А главная работа с людьми - на марше, в бою и особенно на лагерных стоянках.
С одним потолкует - разбирая замок пулемета - о колхозной жизни и севообороте; с другим - о строительстве железной дороги; с третьим - о морских путешествиях. Но о чем ни шел бы разговор - большевистская организованность, сознание нашей правды, уверенность в победе над фашизмом, - у каждого становились после разговора с Рудневым глазной задачей.
Вот и сейчас. "Чего я там загнул ему насчет азарта?
– подумал я, глядя вслед комиссару.
– А он куда повернул все это? Запомним..."
Я подошел к "разведбогам".
Вокруг капитана Бережного толпились: Шумейко - "бог" второго батальона, Швайка - третьего, Черемушкин, Мычко, Берсенев четвертого. Разговор, вспыхнувший от оброненной искры воспоминаний, разгорелся большим костром.
Увлекаясь собственным рассказом, разглагольствовал Кульбака.
С тачанки донесся голос Ковпака:
– Ну, понеслы, хлопцы. Ну, що ты брешешь, Кульбака? Ну, сам подумай.
– А мы думали, вы спите, товарищ командир, - подлил масла в огонь Бережной.
– Та дремаю. Але на брехню у мене ухо чуткое... Ох, брешешь же, Кульбака. Не подорвал же ты сразу моста. Скислы твои хлопцы.
– Так то ж попервах скислы, товарищ командир Герой Советского Союза, - оправдывался Кульбака.
– А потом так рванули, що от моста один железный лом остався. Та и тот через речку позакидало. А по всей округе на пять километров вси стекла повылетали.
Ковпак повернулся лицом к нам.
– Знову збрехнув на километрах? Це вин двенадцатую военную заповедь вывчив добре, хлопцы.
– А що она говорыть?
– в тон спросил капитан Бережной.
– Нигде так не брешуть, як на охоте и на войне.
Хохот командиров заглушил его слова. Много таких заповедей слыхали они от Ковпака. Но все знали - самая главная была одиннадцатая: "Не зевай!"
Комиссар послал вперед дежурного задержать голову колонны. Пехоте требовался привал.
У остановившегося обоза образовались группки вокруг рассказчиков.
– Это что?
– страстно уговаривал "богов" черный, скуластый, похожий на цыгана, агроном Шумейко.
– Мост на Тетереве разведывать - это пустяк. А вот месяца два тому назад был со мной случай.