Люди Солнца
Шрифт:
Август глубоко, длинно вздохнул. Сказал тихо:
– Ну что ж. Это хоть какая-то цель.
– И ещё, – добавил я, вспомнив. – В «Шервуде» сейчас живут тридцать детишек, большинство из которых освобождены недавно из рабства. Мне бы хотелось, чтобы ты, Август, когда привнесёшь гармонию в «Девять звёзд» и в свою жизнь, приехал к нам и показал детям самые замысловатые из твоих головоломок. Видел бы ты, что сейчас происходит там с нашим бочонком!
И я, и все в комнате улыбнулись. Да, улыбнулся и Август и, встав, сказал:
– Что ж. Тогда жди.
И добавил, обращаясь к Глабру:
– Поднимай
А через полчаса, обнявшись на прощание, мы расстались. Наша карета покатила неторопливо назад, в «Шервуд», и в ней со мной ехали двое нелгущих монахов. Это было их решение и, объявляя о нём Августу, один из них с тихой радостью произнёс:
– У тебя теперь всё хорошо. А там – дети.
Шаг длиною в пять лет
Таким образом персона, озадачившая, если так можно сказать, наших дам, в «Шервуд» не прибыла. А приехали двое странных людей, исповедующие непонятную добрую мудрость, которая оказалась древнее Библии.
Эти двое, едва успев познакомиться со взрослыми обитателями замка, дружно направились в керамический цех, где в этот час расположилась за предлинным гончарным столом вся детвора. Закатав рукава, ручонками, по локоть измазанными глиной, они лепили фигурки друг друга: Тоб заявил, что его глиняному принцу в одиночестве будет грустно.
Я, отъезжая от гостиницы, верно, обратил внимание, что в отдалении за нами катилась из Бристоля незнакомая карета, но важности не придал. Тем более что карета скоро отстала. Так вот, представив жёлтых монахов Гювайзену Штоксу, гончарному мастеру и детворе, я поскорей прибежал в кабинет. Рывком вытянув ящик стола, я покопался и достал запечатанное письмо. На нём рукой Эвелин было написано: «Вскрыть 22 декабря 1769 года». А на дворе уже тысяча семьсот семидесятый! Как мог забыть? О, эта самоокупаемость замка! Надорвав цветной, кажется, с одной из сигар, шёлковый ярлычок, я развернул сложенный втрое лист. И опять рукой Эвелин: «Милый Том. В этот день у нас родится сын Уильям».
Вот так. Не одни только жёлтые монахи способны демонстрировать чудеса. Тщательно спрятав письмо на дне ящика, я поспешил в каминный зал. Но поделиться с Эвелин мыслями и переживаниями не удалось. Она шла ко мне навстречу, и приблизилась со словами:
– Ещё гости, Томас. Незнакомая дама.
Кивнув, я вышел во двор. Первое, что увидел – контуры той самой кареты, что отстала после гостиницы. А затем навстречу шагнула девушка, почти девочка, тонкая, в длинном сером дорожном плаще, имеющая на вид едва ли лет девятнадцать.
– Позвольте представиться, – очень нежным голосом произнесла гостья. – Кристина Киллингворт.
– Том Шервуд, к вашим услугам.
– Близкий мне человек, Бэн Бэнсон, сообщил мне, что у вас живёт большая компания детей, общение с которыми было бы полезно и приятно нашему Симеону…
– О, моя драгоценная! – я не смог сдержать радости. – Это вы, вдова Регента! У вас останавливались мастер Альба и Бэнсон! Он мне много рассказывал о вас…
– Не совсем вдова, – отрицательно качнула головой девушка, мгновенно утратившая чинную напряжённость первого знакомства, порозовевшая, осветившаяся улыбкой. – Мы не успели пожениться,
Она чуть отпустила шнур плаща, обнажив край чёрного платья. Я сделал шаг и, приняв её узкую руку в перчатке, поцеловал.
– Идёмте, Кристина! Я вас познакомлю с женой!
– Прошу прощения, Симеона можно с собой взять?
– Конечно можно, но где же он?
– Мистер Киллингворт, – декламаторским, учительским тоном произнесла Кристина, – можете выйти.
Дверца кареты открылась и с подножки спрыгнул маленький, стройный малыш в коричневом строгом камзольце.
– Добрый день, – сказал я ему, доверительно протягивая руку. – Меня зовут Том.
– Мне много рассказывал о вас мой друг Бэнсон, – очень серьёзно заявил малыш, – и я вами искренне восхищаюсь.
– Знаешь, Симеон, – я наклонился к нему и понизил заговорщицки голос, – вот кто действительно стоит восхищения – это сам Бэнсон.
Затем мы вошли в каминный зал, и я представил новых гостей очень и очень доброжелательному женскому обществу.
– У нас совершенно готов пирог с капустой, – сообщила радушно Омелия. – Горяченький!
– О нет, благодарю, – приподняла узкую ладошку Кристина. – Мы в гостинице превосходно и отдохнули, и пообедали. Так что, если это уместно, мы лишь отужинаем – вместе со всеми, в принятый здесь час.
– Ну хорошо, – сказал я и предложил: – тогда есть смысл пройти в гончарный цех, где сейчас все наши дети. Они лепят будущих глиняных принцев.
– А что это такое? – заинтересованно спросил Симеон.
Через пять минут мы уже были в гончарной. Да, меня самого умилила своей необычностью увиденная картина: изрядное множество детей сидели в полном почти молчании и сосредоточенно давили пальцами глину. Перед Ксанфией на столе прыгал и клевал эту самую глину подросший уже цыплёнок.
Встал, завидев нас, и вытянулся над столом долговязый фон Штокс. Приложив палец к губам, давая понять, – не следует выдёргивать детей из их сосредоточенности, – подошёл к нам.
– Мэтр Штокс, – представился он одному только Симеону.
– Симеон, – задрав головёнку, ответил тот.
Тогда Гювайзен, наскоро оттерев передником с рук глину и взяв в свою бережную клешню его помеченную сквозным шрамом ручонку, молча вывел из цеха.
Я стал негромко рассказывать Кристине о предназначении цеха и о своих планах.
– Мне странно, – тихо призналась Кристина, – что по столу бегает цыплёнок, который должен находиться в курятнике. Не приучает ли это детей к неаккуратности?
– Это цыплёнок Ксанфии, – ответил я ей. – А Ксанфии, если бы вдруг она захотела дружить с поросёнком, я позволил бы пустить на стол поросёнка. И даже если бы она попросила передвинуть в сторону колокольню в Бристоле, я бы передвинул и колокольню.
– Здесь какая-то тайна?
– Тайны нет. Есть страшное и злое дело. Вы увидите, когда она из-за стола встанет. Ей, совсем крохе, взрослые люди отпилили ножонку. Ниже коленочки. Не напоив её допьяна, не дав опиума, просто маленькому живому ребёнку отделили её крохотную конечность, и, замотав культю, стали ждать – выживет или нет. Она выжила. Тогда её продали в Плимуте для того, чтобы она собирала для её хозяина подаяние.