Люди сороковых годов
Шрифт:
Николай Силыч на это приглашение изъявил большое удовольствие.
– Добре, - сказал он и пошел.
Его провели через передний подзор, отогнув тот немного, потом, мимо сцены, в таинственную дверь вниз по лестнице в коридор и в уборную.
– Вот они где, лицедеи-то!
– сказал он и прямо принял из рук Ваньки уже заранее приготовленную ему трубку с длиннейшим чубуком и отчаянно затянулся из нее.
– И пройде сие ядове во все жилы живота моего, - сказал он, выпуская из себя дым.
– Не прикажете ли, Николай
– сказал Плавин, натягивая на себя сафьяновые сапоги.
– И то могу!
– сказал Николай Силыч.
Жена Симонова подала ему чай с ромом.
Николай Силыч изготовил себе что следует.
– А ты зачем так уж очень плечи-то вверх поднимал?
– обратился он к Альнаскарову, переодевавшемуся в Климовского.
– Ты бы уж лучше нос больше кверху драл, все бы больше фантазера в себе являл!
– Да это что же?.. Все равно!
– отвечал jeune-premier, совершенно не поняв того, что сказал ему Николай Силыч: он был малый красивый, но глуповатый.
– А я, Николай Силыч, хорошо играл?
– спросил Плавин довольно смело.
– Ты?.. Нет, нехорошо, даже очень! Ты какого лакея-то играл?.. Нашего Ваньку или Мишку?.. Ты ведь французишку изображал: так - так и играй, а уж не разваливайся по-мишкинскому!.. Коли французскую дребедень взял, по-французски и дребезжи.
– Какая же французская? Русские имена и русское место действия! возразил Плавин.
– Ну да, держи карман - русские! А выходит, парижские блохи у нас в Новгороде завелись. К разным французским обноскам и опоркам наклеят русские ярлычки да и пускают в ход, благо рынок спрашивает... Подите-ка лучше, позовите сюда Насосыча; мы ему тоже дадим немножко лакнуть.
Человека два гимназистов побежали за Гаврилом Насосычем и доставили его.
– Какими таинственными ходами провели меня!
– говорил он с улыбкою и как бы заранее уже предчувствуя ожидающее его блаженство.
– Грешник, мучимый в аду!
– обратился к нему Николай Силыч.
– Ты давно уже жаждешь и молишь: "Да обмочит кто хотя перст единый в вине и даст мини пососати!" На, пей и лакай!
– прибавил он, изготовляя и пододвигая к приятелю крепчайший стакан пунша.
– Это не дурно!
– отвечал тот, потирая от удовольствия руки и представляя вид, что как будто бы он очень прозяб.
– А что, скажи, - спросил его Николай Силыч, - если бы ты жил на тропиках, пил бы али нет?
– Да там зачем же?
– отозвался было Насосыч.
– Врешь, пил бы!
– Пил бы!
– сознался, лукаво подмигнув, Насосыч.
Все эти остроты наставника гимназисты сопровождали громким смехом.
– Хороший ром, хороший!
– продолжал Насосыч, отхлебывая почти полстакана пуншу.
– Да разве ты когда-нибудь ром не хвалил? Бывало ли это с рождения твоего?
– приставал к нему Николай Силыч.
– Да за что же и не хвалить-то его?
– отвечал Насосыч и залился самым добродушным
Павел, все это время ходивший по коридору и повторявший умственно и, если можно так выразиться, нравственно свою роль, вдруг услышал плач в женской уборной. Он вошел туда и увидел, что на диване сидел, развалясь, полураздетый из женского костюма Разумов, а на креслах маленький Шишмарев, совсем еще не одетый для Маруси. Последний заливался горькими слезами.
– О чем вы?
– спросил его Павел, более всего озабоченный тем, что приятель его совершенно не одет.
– Да все Разумов, вон, говорит!
– отвечал сквозь всхлипыванья Шишмарев.
– Я говорю, что он женщина, - подхватил Разумов, - так обижается этим!.. Стоит только ему груди из теста приклеить, нынешний же год выйдет замуж...
– Перестаньте!
– воскликнул Шишмарев, почти в отчаянии и закрывая себе от стыда лицо руками. Он, видимо, был очень чистый мальчик и не мог даже слышать равнодушно ничего подобного.
– Что за глупости вы говорите!
– сказал Павел Разумову.
– Какие глупости!..
– возразил тот.
– У нас сторож Гаврилыч свататься к нему хочет, нос у него в табаке, губа отвисла, женится на нем - будет целовать его!
Бедненький Шишмарев только уж всплеснул руками.
– Замолчите и подите вон!
– воскликнул вдруг Павел, побледнев и задрожав всем телом.
Он в эту минуту очень напомнил отца своего, когда тот выходил из себя.
– Скажите, пожалуйста!
– воскликнул, в свою очередь, Разумов, еще более разваливаясь на диване и уставляя против Павла свои ноги.
– Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты!
– прибавил он что-то такое.
– Уйдите вон!
– повторил опять Павел и, несмотря на уставленные против него ноги, схватил Разумова за голое горло и потащил его.
– Перестаньте, вы меня задушите!
– хрипел тот.
– Уйдите!
– произнес еще раз Павел и потом, как бы вспомнив что-то такое, оставил Разумова и вышел к прочим своим товарищам.
– Господа!
– сказал он дрожащим голосом.
– Там Разумов дразнит Шишмарева - тот играть не может. Я хотел было его задушить, но я должен сегодня играть.
Проговорив это, Павел возвратился в коридор, где увидевшая его жена Симонова даже ахнула.
– Батюшка, что такое с вами?
– сказала она и поспешила ему подать стакан воды.
Павел выпил залпом целый стакан ее.
– Однако надобно этого Разумова вытурить, - заговорил все слышавший и над всем бодрствующий Плавин.
– А вот это я сделаю, - сказал Николай Силыч, вставая и идя в уборную.
Все гимназисты с любопытством последовали за ним. Они знали много случаев, как Дрозденко умел распоряжаться с негодяями-мальчишками: ни сострадания, ни снисхождения у него уж в этом случае не было.