Люди трех океанов
Шрифт:
Слушатели пока не знают, что кому-то из них совсем скоро придется испытать то, о чем говорит ученый. Правда, первые впечатления от старта они уже испытали. Но то были сторонние впечатления. Космонавты видели, как за пределы эфира уходили четвероногие разведчики.
До мельчайших штрихов запомнился взлет ракеты, уносившей на орбиту «Звездочку». Торпедообразная махина, выплеснув поток огня и дыма, начала медленно уплывать ввысь. Космонавты переживали не только восторг, но и что-то близкое к сожалению: почему не человек там?!
Кто полетит первым? Об этом не было
— Это еще бабушка надвое сказала…
Теплым апрельским вечером ребята всей гурьбой нагрянули к Гагариным. Прямо с порога Титов галантно извинился:
— Простите, что врываемся в ваши владения без приглашения. Рассчитываем на вашу снисходительность.
— Вполне рассчитывайте, ребятки, — захлопотала Валя, рассаживая гостей на тахту, стулья и кухонные табуретки.
После шумного чаепития мужчины уединились на кухне и повели свой сугубо «космический» разговор.
— Вот что, Юра, — заговорил Комаров. — По всем признакам, первым в полет уйдешь ты. Хотели мы тебе кое-что сказать.
— Всегда готов выслушать, — насторожился Юрий.
— Так вот, не знаю, как тебе сказать, чтобы ты правильно нас понял… Ну, сам понимаешь, суть не столько в самом тебе… Помнишь, были мы на заводе, в институте. Люди переживают…
— Ребята, что вы начали досрочную нотацию читать? — умоляюще простонал Юрий. — Может, и не мне придется…
— Вполне возможно. Если предложат, никто не откажется. Но мы решили с тобой потолковать на всякий случай.
Комаров наклонился к Юрию:
— Знаешь, Юр, если полетишь, это ж здорово! Представляешь?
— К чему клоните, ребята, не пойму? — все еще не веря в предсказания друзей, допытывался Гагарин.
— А ты слушай и на ус мотай, — необычно сухо посоветовал Беляев.
— Ну, ну, мотаю…
— Так вот, — привстал Комаров, — дай нам честное, дружеское слово, что всегда останешься таким же.
— Видите ли, — совсем сбился с толку Юрий. — Я ведь не знаю, как это сделать… Никогда никакой клятвы не давал, кроме той, что перед строем…
— Нет, нет, говори прямо, не финти.
— Понимаете, ребята, — Юрий зашагал по кухне. — Я всегда был перед вами как на духу. Да и не только перед вами…
— Знаем. Давай по существу.
Гагарин расставил руки, озорно навалился на своих дружков:
— Ну, что вы, черти, пристали?.. Ну, как вам сказать… Словом, другим я просто не смогу быть, ребята…
На Байконур добирались самолетом. Попович летел с Юрием и заранее договаривался:
— Меня приставили к тебе связным. Будем почаще обмениваться информацией. Не взыщи, если буду донимать запросами.
— Сколько угодно, Паша, спрашивай. На все отвечу, как на экзаменах, —
Юрий и Герман спали в одном домике. Утром приехали на старт в специальном автобусе в скафандрах. Юрий шагнул на площадку лифта, и он доставил его к вершине ракеты. Оттуда взглянул на притихших у подножия звездолета собратьев. Прощально поднял руку. Снизу откликнулось разноголосицей:
— До свидания!
— Доброго пути!
В последний раз взглянув на провожающих, на раскинувшуюся до синих холмов степь, Юрий шагнул в свое новое жилище, и глухо хлопнувшая дверь отделила его от земного мира. Теперь он остался наедине со своими заботами и мыслями. Попович пригубил микрофон:
— Юра, как дела?
— Как учили!
Пятидесятиминутная готовность…
— Юра, не скучаешь там?
— Если есть музыка, можно немножко пустить.
— Станция… Дайте ему музыку.
Через минуту Павел интересуется:
— Ну, как? Музыка есть?
Юрий с радостью докладывает:
— Дали про любовь.
Объявлена минутная готовность.
— Вас понял, — откликается Юрий, и наступает напряженная, предстартовая тишина. Ее взрывает не такой уж сильный, но таящий великий смысл возглас:
— Подъем!
— Поехали!.. — слышится ликующий голос Гагарина.
Сергей Павлович трет глаза:
— Мы все вам желаем доброго полета, все нормально…
— До свидания, до скорой встречи, дорогие друзья! — доносится сквозь закипающий гул ракетных двигателей.
Наступил миг, о котором говорил профессор: планета качнулась.
ТРИНАДЦАТОЕ
Зимний сад. Кругом бело и сине. Тишина. Только снегири и синицы попискивают, да временами прошелестит снег, сорвавшийся с отяжелевшей ветки. В саду — дом. Он, кажется, прислушивается к снегириной песне, вглядывается в околдованный тишиной сад. И никогда не подумаешь, что тот дом сейчас живет другой, неземной жизнью, что в нем по-домашнему расположился иной, нездешний мир.
Первого встречаю Поповича. Неспешно снимает шинель.
— Погодка в сад тянет.
— Не увлекайтесь сушей, — замечает врач, невысокий, жилистый подполковник, и показывает на соседнюю дверь: — Вас ждет корабль.
— Нет, Григорий Федулович, я моряк пока на внутренних водах, — скромничает Павел.
— «Пока», — Григорий Федулович многозначительно поднимает указательный палец и тут же открывает дверь: — Прошу.
Шагаем через порог и оказываемся в большом квадратном зале. Посредине от стены до стены размахнулась, чем-то напоминая гигантскую цаплю с распростертыми крыльями, тренировочная установка — центрифуга. Два ее крыла как бы занесены для взлета. На одном, заманчиво белея мягким пластиком, покоится откинутое кресло; на другом — противовес.