Люди в зеленых фуражках
Шрифт:
— Я должен был перебраться в Приморье для глубокой разведки.
— Шхуну посылали, чтобы изучить место вашей высадки?
— Да, но мне сказали, что она вернулась благополучно. Значит, обманули…
И Воробьев торопливо, словно боясь, что его остановят, начал рассказывать о том, как его готовили к высадке на Сахалин.
— Какие русские книги вы читали? — неожиданно спросил Михайлов.
Брови
— Читал много, — после длительной паузы ответил Воробьев. — Например, Толстого Льва и Алексея, Шолохова, Пушкина, конечно, ну, поэтов Лермонтова, Некрасова, Есенина. Нас заставляли читать. А стихи я люблю по складу души. Говоря откровенно, я даже сам немного пописываю их…
— Достаточно, — прервал капитан, — продолжайте показания по существу дела. Как вы рассчитывали вернуться на базу?
— За мной должен придти катер.
— Когда?
— По моему вызову. Но в том случае, если нельзя будет прорваться в страну.
— А вы верите, что за вами прислали бы катер?
Воробьев на мгновение задумался.
— Простите, а сколько сейчас времени?
— По-сахалински пятнадцать часов.
Шли третьи сутки. Огден начал терять надежду. В условленные часы радист напрасно вслушивался в эфир, тщетно стучал ключом, взывал к «Русалке» — она не отзывалась. Майор решил выждать еще сутки, и если положение не изменится, уехать из Саппоро обратно в Иокогаму.
Терял терпение и Алл. По обыкновению, Огден увиливал от телефонных разговоров. А ему приходилось выслушивать бесконечные упреки полковника. Ну что он мог ответить? Начало операции было удачным. Экипировка агента отличная, на место доставлен благополучно. Капитан сделал все, что мог.
— Может быть, не доплыл? — спрашивал Филл.
Полковнику, видно, никак не хотелось верить, что столь тщательная подготовка может закончиться провалом. «Непонятно, чем очаровал его этот русский, — думал Алл. — Хотя…»
Он вспомнил, как месяц назад сам восхищался способностями этого парня. Вместе с лейтенантом Биллом он возил «Зворика» в Сасебо, а оттуда катером на остров. Плавал «Зворик» бесподобно. Конечно, предположения полковника, что агент не выдержал броска из глубины, напрасны. Молчание можно было объяснить только двумя причинами: или его взяли советские пограничники, или он не имел возможности связаться с базой.
В часы связи все, кто имел отношение к операции, собирались в небольшом холле по соседству с комнатой радиста. Так было и на этот раз. Огден потребовал тишины и скрылся за дверью. Вскоре стало слышно, как сержант застучал ключом. Снова в эфир полетели позывные: «Русалка», «Русалка»… Минутное молчание, и вдруг в наушники четко ворвались сигналы: «Нептун». Я — «Русалка», слышу тебя».
Огден сорвался с места и, открыв дверь, крикнул:
— Алл, он отвечает. Иди сюда, послушай.
Капитан поспешил на зов и долго молча стоял рядом с радистом, разбираясь в монотонном писке морзянки.
— Да, это его почерк, — сказал он наконец. — Признаться, я сомневался…
Радист вписывал в блокнот столбцы цифр кодированного текста. Через несколько минут перед майором
Майор торжествовал. Пусть операция не доведена до желанного завершения, но его подопечный жив и непреклонен в деле. Это еще одно подтверждение, что он, Огден, не ошибся в выборе человека. Теперь майор сам решил сообщить Филлу обстановку. Надо было торопиться с решением, до нового разговора с «Русалкой» оставалось сорок минут.
Полковник был так доволен, что называл Огдена просто Майклом. Это случалось лишь тогда, когда старик бывал в очень хорошем настроении. Он разрешил использовать для снятия «Русалки» быстроходный военный катер, Это, конечно, было связано с риском, но в такой «работе» рисковать приходится каждый день.
«Русалка» быстро ответила на вызов «Нептуна». Последние сомнения Огдена рассеялись. Он запросил, когда и в какой квадрат удобнее прислать катер. Ответ последовал немедленно: «Желательно этой ночью два ноль-ноль». Место было указано по кодированной карте.
Катер оттуда
Воробьев был явно возбужден Он говорил громко, часто вскакивал со стула, просил закурить и, сделав несколько затяжек, комкал папиросы, обжигая пальцы. Он убеждал следователя, что план, изложенный им, задуман давно, что он не мог бы поступить иначе. Он все равно сам сдался бы пограничникам. Ведь по советским законам искренность показаний учитывается при определении меры наказания.
Выслушав Воробьева, Михайлов счел необходимым немедленно доложить подробности разговора начальнику отряда. Смысл его был таков. Воробьев, если бы он не смог попасть в Приморье, должен был связаться с агентурной базой на Хоккайдо и вызвать судно. База работает на условленной волне в шестнадцать часов сахалинского времени. Воробьев предлагает вызвать судно.
— А почему он так уверен, что за ним придут? — спросил Богачев.
— Утверждает, что это один из вариантов, который был обусловлен перед высадкой.
— Можно ли ему доверить рацию? Того и гляди, вместо вызова судна он сообщит о своем провале.
— Тогда судно не появится. Воробьев — трусит. Мне кажется, сейчас ему всего дороже собственная жизнь. Он хочет, чтобы ему поверили.
— Что же, риск — благородное дело. Но нужно еще раз как следует взвесить все «за» и «против».
Приняв радиограмму «Русалки», с Хоккайдо сообщили, что в условленное время придет быстроходный катер. Встретить его нужно, отплыв на два-три километра от берега и имея при себе радарный рефлектор — металлический предмет, отражающий волны локатора. Так катер быстрее отыщет пловца в море.
С наступлением темноты все было готово к встрече «гостей». В двух километрах от залива установили на якоре плотик с радарным рефлектором. В бухтах ожидали команды пограничные корабли. Ночь настала ясная. Даже при одних звездах видно было далеко. Томительно тянулось время. Руководивший операцией полковник Бочаров не покидал наблюдательного пункта на скалистом мысе.