Людовик XIV
Шрифт:
Факты находятся в противоречии с этими печальными комментариями. Трудно было говорить в 1697 году об амбициях монарха, так как они состояли только в том, чтобы сохранить Страсбург и Турне. Король Франции уже в течение четырех лет страстно желает мирного урегулирования конфликта. Он никогда не был, кроме как в фантазиях, человеком, жаждущим войны любой ценой (и в этом его отличие от Вильгельма Оранского). Все сведущие люди об этом знают. Весной 1697 года Эспри Флешье писал: «Мы, по-видимому, будем наслаждаться миром, так как король, по религиозному убеждению и величию души, хочет отдать каждому то, что, как он считает, ему принадлежит. Я не сомневаюсь, что он, желая облегчить судьбу своих народов, пошел на уступки врагу, в то время как он мог бы измотать его силы. Вот красивый поступок в истории»{39}.
В 1697 году чувствуется,
95
Сегодня Картахена (Колумбия, департамент Боливар).
10 августа герцог Ванд омский принял капитуляцию Барселоны. 5 сентября Пьер Лемуан д'Ибервилль овладел фортом Нельсон в Канаде. Еще раз, таким образом, полномочные представители Версаля могли действовать с позиции силы благодаря победам, одержанным Францией на суше и на море, в Европе и в колониях, подписывая статьи Рисвикского мира. Восхваление короля во Франции за умеренность его требований не было продиктовано обычной льстивостью.
Некоторые из наших противников желали бы возвратиться к положениям Мюнстерского или Пиренейского договоров; но им пришлось удовлетвориться возвратом к положениям Нимвегенского мира. Людовик XIV отдает империи свои плацдармы: Филипсбург, Кель и Брейзах. Он отказывается от тех присоединений, которые не относятся к территории Эльзаса, как Трир или Монбельяр. Он возвращает Лотарингию ее законному владельцу, но сохраняет за собой форты Лонгви и Саарлуи плюс к этому — право прохода для своих войск. Соединенные Провинции, удовлетворившись возвращением к таможенному тарифу 1664 года, отдают нам Пондишери.
Щадя права короля Франции или его потомков, претендующих на наследие Карла II, полномочные представители Людовика XIV обращаются с Испанией чрезвычайно мягко: мы только обмениваемся оккупированными крепостями. Мы, в частности, возвращаем Жерону и Барселону, Люксембург, Шарлеруа, Ат, Моне и Куртре, сохраняя за собой все 82 города, поселка и деревни, которые отныне объединены во «Французское Эно». Англичанам мы возвращаем недавно захваченную бухту Гудзона. А тот, кто был до сих пор всего лишь «принцем Оранским», то есть тот, кто был кем-то вроде Антихриста, официально для Франции становится «Его Величеством Вильгельмом Ш, королем Великобритании».
Таким образом, Людовик XIV сделал уступки, но баланс 1697 года остается положительным. Договоры разъединяют коалицию, а точнее, разрывают ее на части. Они открывают Франции путь к наследованию испанского престола. В них еще раз записано или подтверждено право на владение общим, неразделенным «имуществом» в результате заключения брака. Первым приобретением, признанным Англией и Испанией, является Сан-Доминго (pars occiaentalis — западная часть), сегодня — Гаити, объявленный французской территорией. Эта стратегическая и тактическая база на Больших Антальских островах, владение морских разбойников и флибустьеров, становится той замечательной колонией с плантациями, которая сделает из Франции в XVIII веке первого мирового поставщика сахара.
Второе выдающееся приобретение — Нижний Эльзас (Декаполис, различные присоединения, ланд графств и Страсбург). «Страсбург, — пишет Людовик XIV, — один из основных оплотов империи и ереси, присоединенный навсегда к Церкви и к моей короне; Рейн снова служит барьером, разделяющим Францию и Германию; закрепленное торжественным договором разрешение исповедовать истинную веру — что особенно дорого моему сердцу — на территориях монархов, исповедующих другие религии, является достижением последнего договора»{59}.
Этот текст является основополагающим. Он подтверждает, между прочим, национальный и прагматический характер религиозной политики
Французы, у которых границы еще не стабильны, сразу не понимают важности приобретения Нижнего Эльзаса. Но немецкая элита тяжело переживает эту «ампутацию». Немецкий философ Лейбниц, настроенный достаточно франкофильски, который даже называет Людовика XIV «христианским Марсом», гневно осуждает уступку Страсбурга, считает это посягательством на «неотъемлемые права империи»{221}. Сегодня французы ошибочно считают, что пять шестых Эльзаса были аннексированы в 1648 году и что присоединение северной части этой богатой провинции ограничилось присоединением Страсбурга. Лучшей памятью обладают наши зарейнские соседи, которые иначе интерпретируют положения Вестфальского договора. На их исторических атласах 1648 года лишь четверть Эльзаса относится к Франции, а отторжение большей части оставшейся территории произошло в 1697 году (his zum Frieden von Rijswijk — по Рисвикскому миру){267}.
Если рассматривать Рисвикский мир под этим углом, он не только принес спокойствие герцогу Лотарингскому и королю Испании, облегчение голландскому буржуа, но и явился еще более решающей победой Франции, чем победа при Стенкерке или при Марсале: солдаты и моряки Его Величества умирали не только ради чести и славы.
Новость о подписании первых договоров приводит в восторг мадам де Ментенон: «С особой радостью воспринимаются новости о свершениях настоящего момента, потому что виден конец бесконечным несчастьям, принесенным войной». Такое же удовлетворение выказывают воспитанницы школы Сен-Сир. Дамы из Сен-Луи рассказывают в письмах к своей покровительнице, как они отпраздновали мир: этот день в монастыре и в пансионате начался большим молебном, затем последовал прекрасный торжественный обед, а после обеда был устроен сбор персиков. «Праздник мира произвел здесь неизгладимое впечатление. «Нашлась лишь одна монашка, сестра Вейан, большая патриотка с сильно развитым боевым духом, которая сожалела, что война окончилась. Она напишет маркизе де Ментенон: «Я так поглупела с тех пор, как кончилась война и установился мир, что и не знаю теперь, о чем говорить; тем не менее я тоже участвую в общем празднике и нахожусь со всеми вместе и буду присутствовать, конечно, на сегодняшнем обеде». За это письмо ее пожурили: «Как же вам не стыдно, дочь моя, неужели вас может воодушевлять зрелище полумиллиона убивающих друг друга людей, а заключение мира кажется вам глупостью! По возвращении я постараюсь вас вылечить от этого недуга»{66}.
Заключение мира с империей 30 октября вызывает всеобщую народную радость; и народ радуется еще больше, чем король. Уже с 9 октября Людовик XIV беспокоится о том, насколько велики шансы принца де Конти стать королем Польши. А 15 октября в Версаль приходит обнадеживающее послание, и 5 ноября оно подтверждается другим таким же посланием. 7 ноября опять возобновляются опасения. А 9-го они еще больше усиливаются. Через два дня Людовик совсем теряет надежду. 12-го его информируют обо всех деталях неудачной попытки. И тогда король мобилизует все свое хладнокровие и талант пропагандиста, чтобы скрыть разочарование, устраивая торжественные церемонии по поводу заключения мира. В тот же день, 12 ноября, он заказывает молебен в соборе Парижской Богоматери; молебен служат 16 ноября, в субботу. 25 ноября он принимает в Версале депутатов парламента, других верховных палат и города Парижа, приехавших его поздравить с заключением мира. 26 ноября Большой совет и университет поздравляют его. 27-го свой комплимент ему зачитывает академия{26}. А вот по поводу молебна, отслуженного 24-го в домовой королевской церкви по поводу «заключения трех миров», не устраивается никаких торжественных церемоний{97}.