Людовик XIV
Шрифт:
Для французского католика, от маркизы де Ментенон до простого работника, от епископа до простых приходских священников, от литераторов до самых жалких «кроканов», Вильгельм III воплощает только зло, ересь, ненависть, противостоять ему кажется священным долгом, где цель оправдывает средства. Принц Оранский в общем-то попал в собственную ловушку. Он, проповедовавший крестовый поход против папистов, сам теперь служит мишенью для проповедников папского крестового похода против протестантов. Осведомленные люди обличают его сомнительные нравы. Духовенство и светские лица изобличают его коварство по отношению к Якову II. В 1690 году Лабрюйер не разделяет эпический и библейский пафос почтенного отца Бюрне по поводу английской экспедиции. Вот как неприязненно он описывает вкратце оранжистскую революцию:
«Какой-то человек говорит: “Я пересеку море, я лишу своего отца его владений, я выгоню его и его жену, его наследника из его земель и государства; и как сказал, так и сделал”. Было бы естественным, если бы все христианские принцы заклеймили узурпатора, показали бы себя солидарными по отношению к жертве. Но произошло все так, как будто большинство из них сказало принцу Оранскому: “Пересекайте море, лишайте всего вашего отца, покажите всему
В начале 1689 года повсюду, при дворе и в Париже, повторяются слова, приписываемые принцу Оранскому, направленные против Людовика XIV: «Я погибну или сожгу его Версаль!» «В этом высказывании, — комментирует маркиз де Сурш, — столько наглости, на которую мог быть способен только он один». На следующий год во время сражения при Бойне Вильгельма задело пушечное ядро. Этот факт, связанный с новостью (реальной) о смерти маршала Шомберга и со страстным желанием французского католического населения, чтобы новость оказалась правдой, порождает в Париже 27 июля слухи об исчезновении принца Оранского. Так никто никогда и не узнал, кто автор этой ложной информации, но «уже с полуночи начали зажигать иллюминацию, пускать фейерверки, всячески проявлять радость, как проявляли бы ее при рождении короля»{97}. И даже набожная маркиза де Ментенон испытывает если не ненависть, то, по крайней мере, отвращение к Вильгельму III. Она напишет мадам де Фонтен 3 января 1696 года: «Я забыла вам сказать, что принцесса Оранская умерла от ветрянки; если бы подобная вещь случилась с ее мужем, не думаю, что я забыла бы вам об этом сообщить»{66}.
Нашла коса на камень. Против «Антихриста» выступил еще больший «Антихрист».
Аббат де Фенелон обращает на себя внимание
Несмотря на всеобщую национальную неприязнь по отношению к Вильгельму Оранскому, образовалась небольшая партия сторонников мира, среди которых два видных представителя из окружения короля: мадам де Ментенон и герцог де Бовилье. Война очень расстраивает мадам де Ментенон. В своих письмах она пишет о мире как о страстно желаемом свершении: «Мы беспрестанно просим мира: всякий успех меня радует, если он дает надежду на мир» (18 января 1691 года). «Будем просить Господа о мире; ничего нет ужаснее войны» (24 января 1691 года), «Я надеюсь, что Господь успокоится, и мы увидим мир» (10 марта 1693 года). Но маркиза еще не по-настоящему пораженка или ярко выраженная пессимистка, каковой она станет после войны за испанское наследство. Если она и говорит постоянно с Людовиком XIV о мире, она все же выслушивает его ответы. Король ей говорит, что он не ведет войну ради удовольствия; что лучшим миром является тот мир, которому предшествует победа. В это время мадам де Ментенон пишет настоятельнице Сен-Сира, мадам де Бринон (28 августа 1693 года): «Я устала от продолжающейся войны и все бы отдала за мир. Король его заключит, как только сможет, он этого хочет, как и мы; а пока он будет вести большую войну, и его враги увидят, насколько их вводят в заблуждение, когда говорят, что войну мы не сможем долго вести; Господь будет за него против всех: он набожен, а другие приносят религию в жертву своей страсти»{66}.
Другой приближенный короля, герцог де Бовилье, государственный министр, подталкивает Людовика XIV к тому, чтобы он прекратил военные действия и пошел на уступки. В Рокруа 16 июня 1693 года герцог передает лично в руки Людовику XIV «Докладную записку… чтобы рекомендовать средство для заключения мира». Текст начинается без всякого вступления такими словами: «Я полагаю прежде всего, что абсолютно необходимо заключить мир. Король в этом полностью убежден». Как и большинство французов, набожный министр очень сильно был удручен продовольственным кризисом. Этот кризис еще больше усилил его естественную (и христианскую) склонность поддерживать в совете, часто даже в одиночку, партию сторонников мира. Бовилье предлагает вести переговоры с императором, с Вильгельмом III, с князьями империи. Он временно оставляет без внимания Испанию и Голландию. Чтобы достичь мира, Франция отдаст, вероятно, Фрейбург, Филипсбург, уступит некоторые «присоединения», сотрет с лица земли Ландау, но сохранит Саарлуи, возвратит Лотарингию ее герцогам, за исключением Нанси. «Для других союзников надо объявить лишь в общих чертах, что готовы договориться полюбовно о разумных и справедливых условиях, как только эти условия, касающиеся Священной империи, будут приняты всеми князьями, входящими в ее состав»{224}. Такой проект был реалистическим (хотя и очень неопределенным в том, что не относилось к договоренностям с императором), по истечении времени видно, что он уже предвосхищает положения Рисвикского мира. Дело в том, что, несмотря на свою любовь к миру, такой человек, как Бовилье, остается государственным мужем и ревностным служителем короля. Чего нельзя сказать о его друге, аббате де Фенелоне.
Фенелон, воспитатель герцога Бургундского (гувернером герцога был Бовилье), прославился своими миссиями в Сентонже и Пуату, ему покровительствовали маркиза де Ментенон и Боссюэ, и пока еще он не имел причин быть недовольным Людовиком XIV. И именно в тот момент, когда король собирается назначить его на самую высокую духовную должность, этот аббат под флагом миролюбия принимается сочинять тексты, в которых он будет бичевать монарха и его политику. Герцог Бургундский был первым, кто познакомился с его идеями, прочитав многие главы «Приключений Телемака» (о которых широкая публика узнает лишь в 1699 году). Разящим мечом среди множества острот является этот диалог, приводимый здесь, между королем Идоменеем и Ментором.
Идоменей: Нет, я никогда не встречал человека, который любил бы меня так сильно, что не побоялся бы мне разонравиться, сказав мне всю правду.
Ментор: Если вас до сих пор обманывали, значит,
Теперь, то есть осенью 1694 года, — аббат де Фенелон будет назначен архиепископом Камбрейским с благословения Боссюэ в Сен-Сире 10 июля 1695 года, — педагог-идеолог тайно составляет открытое лжеписьмо, озаглавленное «Людовику XIV, укор этому монарху по поводу некоторых моментов его правления»{36}. Известно, что лебеди — не безобидные существа. Будущий архиепископ, прозванный «Лебедь Камбре», приправляет ядом свое перо. Он, может быть, и не знает, что его критические статьи малообоснованны, но наверняка понимает, что они слишком строги, так как он не стремится к их распространению и держит для себя. Нет никакого сомнения, что, если бы он поступал иначе, это привело бы его в Бастилию. Ибо он не только резко критикует монарха, он еще нападает на архиепископа Парижского и даже подкалывает мадам де Ментенон, свою благодетельницу. Его писания были объявлением «гражданской войны».
Его знаменитый «Укор» начинался со лжи, так как Фенелон заверял короля, что он пишет свое письмо не потому, что им руководит «чувство неудовлетворенности, или амбиция, или зависть, заставляющая его вмешиваться в государственные дела». До самой смерти герцога Бургундского архиепископ будет главным действующим лицом (вместе с герцогами де Бовилье и де Шеврезом) придворной клики сына Великого дофина, готовым по первой просьбе стать его главным духовником. Король, если верить Фенелону, введенный в заблуждение льстецами, подталкиваемый своими министрами, якобы позволил себе перестать считаться с прежними традиционными принципами королевства ради того, чтобы самому стать абсолютным монархом. «Больше не говорят ни о государстве, ни о правилах; говорят лишь о короле и о том, чего хочет король». Стоит ли обсуждать эти высказывания? Нам представляется, что весь настоящий труд — уже ответ Фенелону. Он критикует чрезмерное возвышение монарха, «чудовищную и неизлечимую роскошь» двора (политическую и социальную полезность которого он отрицает, и он забывает еще, что двор шел охотно на всевозможные экономические ограничения в течение всего военного времени), противопоставляя этому всеобщее обеднение Франции. И постепенно возмущение его растет, как и число претензий, которые он не успевает по порядку изложить на бумаге. За видимым деспотизмом короля скрывается на самом деле реальная и сковывающая тирания «жестких, высокомерных, несправедливых, напористых и неискренних» министров. Они подтолкнули Людовика XIV объявить голландцам войну, заставить своих соседей ненавидеть Францию. Эта война, начавшаяся, кажется, лишь из-за одного страстного желания славы и мести, была «источником всех других войн». Так как побежденные подписали Нимвегенский мир, потому что им «приставили нож к горлу (sic — так), все остальные завоевания короля «являются несправедливыми по своей сути». Фенелон не принимал никаких оправданий: ни того, что это было необходимо государству, ни того, что это обеспечивало безопасность границ! «И этого достаточно, Сир, чтобы признать, что вы провели всю свою жизнь, пренебрегая правдой и справедливостью и, следовательно, пренебрегая Евангелием». Настоящая война началась из-за несправедливости, из-за озлобления ограбленных, из-за беззаконных «присоединений». И вот коалиция хочет «вымотать до конца» Францию, чтобы избежать неизбежного рабства (sic — так).
«А ваши народы, которых вы должны любить, как своих детей, и которые до сих пор испытывали большую любовь к вам, умирают с голоду… Вы способствовали разрушению половины вашего собственного государства только ради того, чтобы завоевать или удержать чужие земли». Народ, согласно жесткой критике Фенелона, потерял веру в своего короля. «Со всех сторон поднимается возмущение… Если бы король, говорят, любил свой народ, как отец, разве не пожертвовал бы он своей славой ради того, чтобы накормить его хлебом и дать вздохнуть после стольких перенесенных бед, а не заставлять удерживать земли у границ, из-за которых разгорается война?» Из этого следует, что как можно скорее надо отдать все приобретения, завоеванные после 1672 года, в том числе и его Камбре. Но, кажется, заявляет Фенелон, Людовик полон решимости завоевывать и удерживать завоеванное. Ни мадам де Ментенон, ни герцогу де Бовилье не удается внушить ему мысли о мире: «Их слабость и их робость не делают им чести и всех возмущают. Франция находится в отчаянном положении; чего же они ждут, чтобы поговорить с вами откровенно?» Страстное желание монарха добиться славы является, в глазах Фенелона, стремлением, противоречащим христианству. Разыгрывая из себя пророка, аббат доходит до того, что говорит: «Вы совсем не любите Господа; вы Его боитесь, как раб; вы боитесь ада, а не Господа. Вы не религиозный человек, а суеверный; вы не молитесь Богу, а чисто формально совершаете религиозные обряды. Вы как еврейское племя, о котором Господь говорит: «В то время как на устах этих людей звучит имя мое, сердца их далеки от меня».
Когда читаешь и перечитываешь эти страницы, которые Людовик XIV, кому они были теоретически адресованы, так никогда и не увидел (но о которых он будет иметь представление через пять лет благодаря злым насмешкам, разбросанным по всему «Телемаку»), видишь, что отпадает всякая необходимость отвергать пункт за пунктом измышления автора. Даже Сен-Симон не дойдет до такой степени нечестивости. Упомянем сейчас лишь о тех фразах, которые относятся к бунтарским движениям. Прежде всего, Фенелон отлично знает, что от короля не зависело, чтобы зимы 1693 и 1694 годов были мягкими, не суровыми и губительными. И потом, он не может не знать то, что его приятельница, мадам де Ментенон, все время говорит: король постоянно переживает из-за бед, обрушивающихся на его подданных. Наконец, невозможно, чтобы Фенелон не был знаком с этими двумя фактами: 1. Уже более полутора лет администрация мобилизует все свои силы для борьбы с голодом. 2. Первостепенность, придаваемая продовольственному вопросу, заставила изменить тактику морского флота [96] . Все было сделано для того, чтобы приводить в наши порты корабли нейтральных стран, груженные зерном, или захватывать силой суда наших врагов, везущие продовольствие.
96
Смотреть предыдущую главу.