Людовик XIV
Шрифт:
Завещание короля также не выдерживало критики. Вуазен, новый канцлер, помог провести его в жизнь в тот же самый июль месяц 1714 года, который ознаменовал собой благородный уход Поншартрена. В воскресенье, 29-го, первый президент де Мем и генеральный прокурор д'Агессо были вызваны утром в Марли «по поводу чрезвычайно важного дела»{26}. Король поручил им добиться безоговорочной регистрации июльского эдикта; регистрация состоялась 2 августа, когда герцог дю Мен и граф Тулузский были приняты в парламенте со всеми почестями, оказываемыми принцам крови (еще до того, как им был пожалован этот титул), в присутствии герцога Бурбонского и принца де Конти, которые проглотили, не колеблясь, эту горькую пилюлю. Есть основания думать, что Людовик XIV также говорил с ними о завещании. Это тайное завещание, написанное целиком рукой завещателя,
Помимо всего прочего это завещание, хранимое в большой тайне, но которое многие современники могли почти полностью восстановить, приложив самую малость ума и использовав довольно полную информацию, идущую от придворных, подтверждало июльский эдикт. «Мы хотим, чтобы положения, содержащиеся в нашем эдикте от июля месяца этого года, в пользу герцога дю Мена и графа Тулузского были выполнены во всем объеме во все времена и чтобы никогда не было нарушено то, о чем мы заявили, такова наша воля»{144}. Регентский совет, который был предусмотрен, должен был включать герцога Орлеанского в качестве главы совета, а также герцога Бурбонского (по достижении им совершеннолетия), герцога дю Мена, графа Тулузского, канцлера, главу королевского совета финансов, государственных секретарей, генерального контролера, наконец, маршалов де Вильруа, д'Аркура, д'Юкселля, де Виллара и де Таллара. Дю Мен должен был следить «за безопасностью, охраной и воспитанием» молодого короля, а как только наступит день смерти завещателя, военное ведомство должно полностью перейти в подчинение к герцогу. Все дела должны будут решаться в совете «большинством голосов», а герцог Орлеанский будет иметь, в случае раздела мнений, право решающего голоса.
Теоретически все меры предосторожности были приняты, чтобы ограничить и контролировать поле деятельности, отведенное Филиппу Орлеанскому. На деле этот текст очень похож на текст завещания Людовика XIII, которое так же сковало действия Анны Австрийской регентским советом, о чем автор сего завещания не мог не подумать. Это подтверждает мысль, что у короля не было никаких иллюзий относительно будущего своих прожектов.
Ресурсы великой страны
После перечисления такого количества испытаний, трауров, бунтов, трудностей по традиции нужно было бы закончить рассказ о правлении и жизни Людовика XIV даже не просто грустной, а мрачной, даже зловещей нотой. Можно было бы подумать, читая некоторых авторов, что в самом конце царствования Людовика XIV, накануне его болезни и смерти все в высшей степени не стабильно, наблюдается брожение умов, чувствуется апатия в среде государственных служащих и в армиях, одолевает нищета в провинциях. К подобному преувеличению заявлений и описаний, кажется, читатели относятся спокойно, их также не смущает бум обогащения, который проявляется во времена регентства, как будто этот бум зародился спонтанно.
В действительности королевство Людовика XIV не разорено (за исключением его государственных финансов), не в тисках, и ему нечего страшиться за свое будущее. Узбек из «Персидских писем» Монтескье, осматривая Париж в период между Утрехтским и Раштадтским миром, не заметил той апатии, смиренности или задавленности в конце столь долгого царствования Людовика XIV, о которой нам сочинили легенду, и записал совершенно противоположные впечатления: «В Персии у людей радость не выражена на лице так, как у
Франция 1715 года стала территориально больше, лучше защищена и ей легче защищаться: до революции ни одно государство не осмелилось на нее напасть. Выдвинутые вперед укрепленные города, как Филиппвиль, Мариенбур, Саарлуи, Ландау и другие (Неф-Брейзах и Юнинген), буквально запирают наши границы, отныне четче и логичнее проведенные и почти «естественные». Благодаря верному Вобану королю удалось округлить свое государство и обнести его двойным и даже тройным «железным поясом», который сделал Париж самым спокойным из всех открытых городов. Население королевства, сильно пострадавшее в 1693, 1694, 1709 и 1710 годах, смогло оправиться благодаря правильному управлению, которое основывалось не только на инстинкте сельских собственников. Народы высокой цивилизации, каковым является наш народ, рожают детей, как только появляется луч надежды. Без этой надежды нет демографического роста. В данном случае это обозначает следующее:
1) что война нас не так истерзала, не так убила, как утверждали;
2) что недавние трудности (поражения, налоговый пресс, эпидемии) по-настоящему не сломили население, которое работает, производит, развивает мелкое хозяйство, учится и облагораживается беспрестанно в течение двух поколений; 3) что администрация была фактором прогресса и защиты: мы сделали такое пугало из так называемого «государства финансов», что мы не понимаем больше ценности той молодой, подвижной, умной, эффективно действующей «бюрократии», которую создал и взрастил Людовик XIV; 4) что подданные всего королевства — за исключением, конечно, новообращенных в католичество. — сплотились вокруг старого короля. Отмена Нантского эдикта приблизила их к королю; несчастья короля приблизили его к своим самым малоимущим подданным. Моментом сближения этих двух встречных потоков, вероятно, был июнь 1709 года, когда Людовик XIV бросил воззвание, а народ ответил на его призыв всеобщей мобилизацией своих сил.
Гармоничная социальная эволюция тоже сделала свое дело. Народ с удовлетворением отметил, что правительство с 1661 года перестало быть явной собственностью принцев и вельмож. Благодаря королю в течение 60 лет можно было наблюдать, что заслуги все больше и больше составляют конкуренцию высокородности: Рике, Форан, Фабер, шевалье Поль, Габаре, Ленотр, Жан Бар, Люлли, Вобан, Кольбер, Катина являются живым свидетельством этого, представляют собой галерею портретов народных героев, предки которых не были ни герцогами, ни пэрами и никогда не участвовали в крестовых походах. Можно было наблюдать, как увеличивается число активной буржуазии, ищущей и находящей свое место в сложной прослойке должностной буржуазии. Ежедневно можно наблюдать, как в городках и деревнях растет и создается элитарная сельская прослойка, все более и более приближающаяся к «городской» и все меньше и меньше похожая на простых крестьян. Если кто в этом усомнится, может заглянуть в тарифы подушного налога за 1695 год и поразмышлять над ними. Там он увидит, что существовало 569 различных социальных прослоек.
Бедные крестьяне платят еще слишком много налогов. Это типично французское зло; и, как во всех странах старого режима, это зло особенно ярко проявляется рядом с устойчивыми привилегиями (такими, которые налог кровью — французская добродетель — оправдать все же не может). Но этому народу немного легче оттого, что деревенский вельможа отныне тоже платит капитацию и королевскую десятину. Он не знает, конечно, что Людовик XV и Людовик XVI совершат оплошность и разожмут капкан с двойной защелкой, в который их предшественник так ловко заманил дворянство.
Есть, конечно, в это время ограничений и ожиданий финансисты, которых видят или воображают, которые существуют реально или придуманы и которые раздражают. Но достаточно, чтобы правительство вмешалось, — это произойдет в 1716 году; то же самое приблизительно произошло бы, если бы Людовик XIV пережил 1715 год, — и все быстро становится на место: слишком богатых аферистов заставляют несколько снизить раздражающий всех уровень своей жизни. И равновесие в обществе восстанавливается. Пахарю становится легче тащить плуг.