Людовик XIV
Шрифт:
До какой степени мадам де Ментенон переходит границы инсинуаций? Определить мы это не можем; ничто не может так ловко обмануть, как искусно поданный намек, но мы все-таки можем себе представить атмосферу, в которой пребывал король, выслушивая поочередно напевы двух противоположных групп его окружения.
Непокоренные в «Пустыне»
У французских реформатов был свой напев. Песнопения каторжных и сосланных на галеры Его Величества напоминают стоны избранного народа, изгнанного на берега реки Вавилонской.
«Каторжниками на галерах за веру» были протестанты, которые явно нарушили положения эдикта Фонтенбло: неэмигрировавшие пасторы, проповедники, участники тайного отправления культа, желающие эмигрировать, но схваченные на границе. Их насчитывалось в период между 1685 и 1715 годами 1450 человек, но долго думали, что их в десять или двадцать раз больше: так их горькая судьба обострила чувства всех реформатов. В Марселе, в порту приписки галер, за ними следят зорче, чем за другими осужденными, но обращаются с ними лучше, за исключением лишь
Но Марсель — это еще не все королевство. По всей Франции со времени отмены Нантского эдикта началось пробуждение протестантской религии вследствие возобновившихся гонений. «До самого конца царствования действуют полицейские меры, позволявшие нам обнаруживать протестантов, которые продолжали исповедовать свою религию и никогда от нее не отрекались»{222}. «Переход через Пустыню» начинается для самых бесстрашных и самых упорных: Библейский исход длился сорок лет, их же исход будет протяженностью в сто два года, до эдикта о веротерпимости, изданного Людовиком XVI. О тайных ассамблеях есть сведения уже в конце 1685 года — сначала в Лангедоке, затем в Нормандии, Дофине, Сентонже и даже в Париже. Поскольку нет пасторов — их осталось очень мало, небольшое число вернулось из-за границы, — службы совершаются импровизированными проповедниками. Королю об этом сообщают с запозданием и представляют картину не в полном объеме. И после десяти лет такого сопротивления Людовик чувствует, что большая часть «обращенных в католичество людей» зрелого возраста так и не поддалась его влиянию. Этим и объясняется «школьный» эдикт 1695 года и королевская декларация от 13 декабря 1698 года, предписывающие открытие в каждом приходе начальной школы: из-за того, что им не удается добиться достаточного количества искренних самоотречений, король и его духовенство решили переключиться на детей новообращенных. Однако эти меры, принятые в области школьного образования, если и способствуют всемерному распространению начального образования, то не приводят к реальному усилению католицизма. Дети же новообращенных, возвратившись в отчий дом после школы, обычно подвергаются контркатехизисизации, еще больше приобщающей их к Библии и учащей полемизировать. Эти протестанты, упорно придерживающиеся своего учения и ложно выдающие себя за обращенных в католичество, обрекают, как и их собратья-каторжники, на неудачу политику монарха, считающегося непобедимым. И надо сделать всего лишь шаг, чтобы увидеть суд Божий, знамение Провидения. Проповедники протестантов его сделают.
Деятельность проповедников, которая расцветает пышным цветом в 1688 и в 1689 годах, подкрепленная апокалиптическими аргументами, извлеченными из пасквилей Жюрьё, начинается с объявления Рима Новым Вавилоном. Отмену Нантского эдикта можно сравнить с Вавилонским пленением, а Людовика XIV — с Навуходоносором. Протестантские проповедники — эти новые Даниилы — говорят лишь о восстании праведников, триумфе святых, которых желает и которым покровительствует Господь. Правоверные протестанты, доведенные до крайности, не страшатся драгунов и тесно объединяются вокруг тайных ассамблей. В Севеннах, в этом бедном краю, где снова прокатятся волнения в 1701 году из-за возобновления подушного налога, в этих горах, где протестантизм является синонимом образованности, конфессиональный надлом 1685 года нарушает ритм повседневной жизни, серьезно ранит коллективную душу верующих: прекратилось народное пение и повсюду раздавались только громко звучащие псалмы, укреплявшие веру гонимых. Не все здесь проходит мирно: в 1689 году можно наблюдать начало восстания, а в 1692 году прокатились волнения. Эти потрясения связаны с Десятилетней войной и попыткой англо-протестантской высадки на побережье Средиземного моря.
Вторым этапом усиления деятельности проповедников протестантизма можно считать лето 1700 года, когда с севера на юг в том же Севеннском краю прокатилась волна протеста. Проповедники протестантов на этот раз настроены менее миролюбиво. В июле 1702 года убийство аббата Дюшейла, жестокого преследователя гугенотов, развязывает войну в Севеннах, названную войной камизаров. Эти волнения, как и предыдущие, совпадают, как нарочно, с внешней войной. Как в первом случае, так и во втором, наблюдается связь с протестантской эмиграцией; возлагается надежда на то, что протестантские державы, одержав победу, окажут влияние на Людовика XIV и заставят его вернуться к режиму Нантского эдикта. Жан Кавалье, Роллан, Мазель — это искусные камизарские полководцы. В 1703 году они наносят поражение армиям Его Величества и вынуждают маршала Монтревеля прибегнуть к жестоким репрессиям, которые совсем не умиротворяют восставших, а, наоборот, подстегивают их к еще большему сопротивлению. Ибо восстание — это священная война. Ибо дело восставших может быть, и они в этом убеждены, только делом Всевышнего — Бога Авраама, Моисея, Иисуса Навина, Гедеона, Маккавеев. Они сделали своим военным гимном псалом Давида 68, «псалом битв»:
Да явится лишь Бог, И увидим тогда, Как побегут враги, И поредеют ряды их, И все, ненавидящие его, ПадутДух сомнения их не посещает. Если они сжигают папскую церковь, они разрушают ее, веря, что это очаг суеверий. А когда они топчут облатку, то считают, что уничтожают культ идола. Если они разбивают распятие Господа, это делалось для того, чтобы напомнить католикам слова Всевышнего: «Не делай себе идолов и никаких изображений». Восставшие Севенны считают, что защищают от короля, несправедливого Цезаря, честь Всевышнего, что действуют ради вящей славы Господа. Когда все население, охваченное таким чувством, вас поддерживает, вы можете обречь на неудачу целую армию.
Надо отдать Людовику XIV должное: он видит, что стал на ложный путь, навязав тотальную войну непокоренным, и что теперь надо будет заменить Монтревеля более дипломатичным полководцем. В марте 1704 года маркиз де Виллар назначается командующим всеми королевскими войсками в Лангедоке. Его твердые, но гибкие действия приносят быстрые и хорошие результаты. Отец Ансельм характеризует его действия словами «Veni, vidi, vici» («Пришел, увидел, победил»): «Он их успокоил и вернул провинции свободу торговли»{2}. Эспри Флешье, Нимский епископ, дает более развернутую характеристику: «Трудно быть уверенным в будущем с такими испорченными и ожесточенными людьми, как эти; однако, кажется, они успокоились, больше не убивают и не сжигают, опять возвратились к труду и, кажется, рады спать в своих домах и мирно есть хлеб, который был заработан в течение трудового дня. Здесь пред нами предстали все их вожаки, во всем их безумии и плутовстве, которые называли себя евангелистами, предсказателями и пророками и которые теперь уехали в другие страны распространять свое сумасбродство. Маршал де Виллар действовал очень осторожно, не проливая крови, и это было для нас очень приятно»{39}. Так говорит Флешье в начале 1705 года. А в 1708 году он скажет: «Ярость прошла, а ересь осталась и улетучится из большинства этих воспаленных умов только тогда, когда прекращение войны положит конец надежде вновь укрепиться»{39}. То, что Нимский епископ называет ересью, не умрет ив 1715 году, настолько эта ожесточенная борьба наложила отпечаток на Севенны. После полу амнистии 1705 года правительство пытается никак не проявлять себя в этой опасной зоне. В ней воцаряется терпимость де-факто, которая не удовлетворяет ни тех, для кого она устанавливается (протестантов, слишком фанатизированных, возбужденных войной, чтобы так скоро бросить оружие), ни кюре, ни простой католический люд. Во всем этом проявляется политический ум Людовика XIV, но отмечается провал или полупровал политики религиозного единства.
Разгром Пор-Рояля
Король не находит по отношению к августинцам правильного стратегического и тактического решения. Печальная операция полиции, происшедшая на заре 29 августа 1709 года, достаточно это проиллюстрировала. В то утро лейтенант полиции д'Аржансон подошел к воротам Пор-Рояль-де-Шан и попросил именем короля их открыть. Они были ему открыты, и когда была оглашена воля короля настоятельнице монастыря, она собрала капитул, чтобы объявить эту волю всем; так продолжалось до полудня, не было ни шума, ни слез, приказам подчинились молча и с почтением. Настоятельница спросила д'Аржансона, может ли он дать им возможность собрать личные вещи; он ей ответил, что, поскольку на этот счет не получил никаких указаний, он возьмет все это на себя. Она его поблагодарила, сказав, что, раз нет приказа, они не возьмут ничего, кроме посоха и молитвенника. Все обитательницы монастыря разместились в восьми каретах»{26}. Все это записано со слов маркизы д'Юкселль, которая точно назвала города и монастыри, в которые были властью короля отосланы монашки. Даже сестра Анна-Сесиль в возрасте 87 лет была отправлена в Амьен, а бедная сестра Эфрази Робер была отправлена в Мант в монастырь ордена святой Урсулы, а ей исполнилось «уже 86 лет и она была парализована»{26}. Все эти дамы отказались подписаться под буллой Vineam Domini, которая была разослана в 1705 году и запрещала «демонстрировать уважительное молчание» вместо того, чтобы открыто одобрять осуждение навеки Пяти положений книги Янсения «Августин».
Это было ошибкой, так как каждый знает, что молния предпочтительно избирает для удара самое высокое место. А самым высоким местом в религии считается то, где царит духовность. Без сомнения, самое большое испытание выпало на долю монастыря Пор-Рояль-де-Шан, лишенного причастия и возможности набирать монашек, заброшенного и обесчещенного. Король, получивший плохой совет и не по-доброму настроенный лично, начал преследование этого монастыря в год его столетнего образования. «День закрытой двери» (день, когда мать Анжелика Арно, используя свою власть, потребовала возврата к строгим правилам), являющийся символом реформы аббатства, в самом деле, имел место в сентябре 1609 года. Может быть, даже не зная сам, необузданный отец Летелье, новый исповедник короля, заставил Людовика XIV не посчитаться с аксиомой: мученичество дает бессмертие.
Со времен нарушения Церковного мира (1679) и изгнания пансионеров, послушниц и духовников Пор-Рояля монастырь был обречен на угасание. С другой стороны, изгнание таких августинских вожаков, как Арно или отец Кенель, имело печальные последствия для янсенизма.
Из-за границы руководить трудно: в королевстве могут неправильно понять послания или доставляемые инструкции. Исчезновение людей, воодушевлявших движение, казалось, оказало пагубное воздействие на отряды сторонников янсенизма, потерявших управление. И янсенизм «часто претерпевает резкие и драматические изменения в своем развитии». И однако, даже преследуемая, группа августинцев была сильна и так распространилась по провинциям, что до сих пор мы обнаруживаем ее следы, несмотря на такое количество революций. Людовика XIV раздражало именно то, что от них невозможно было избавиться.