Люсьен Левен (Красное и белое)
Шрифт:
— Так вот оно, счастье, мама! — обратился он к матери, когда они остались одни.
— Какое тут может быть счастье, мой сын, когда человек так утомлен? Разве только его ум чем-нибудь занят или воображение живо рисует ему картины будущего счастья. Поздравления, являющиеся повторением одно другого, только нагоняют скуку, а вы не настолько молоды и не настолько стары, а также недостаточно честолюбивы и недостаточно тщеславны, чтобы стоять, остолбенев от восторга, перед своим новым мундиром.
Господин Левен вошел в гостиную лишь добрый час спустя после окончания спектакля в Опере.
— Завтра в восемь утра, —
На другой день без пяти восемь Люсьен уже находился в небольшой прихожей на отцовской половине. Часы пробили восемь, затем четверть девятого.
— Ни за что на свете, сударь, — заявил Люсьену старый лакей Ансельм, — я не войду к нему, пока он не позвонит.
Наконец в половине одиннадцатого раздался звонок.
— Мне очень неприятно, что я заставил тебя ждать, мой друг, — добродушно сказал г-н Левен.
— Меня — ничего, но министра!
— На то он и министр, чтобы ждать, когда нужно. Право, он больше заинтересован во мне, чем я в нем: ему нужен мой банк, и он побаивается моего салона. Но заставить, проскучать два часа тебя, моего сына, человека, которого я люблю и уважаю, — прибавил он, смеясь, — дело другое. Я хорошо слышал, как пробило восемь часов, но я слегка вспотел и решил подождать, пока остыну. В шестьдесят пять лет жизнь — целая проблема… не надо усложнять ее вымышленными трудностями… Но как ты одет! — перебил он себя. — Ты кажешься слишком молодым! Сейчас же надень черный жилет, причеши небрежно волосы… кашляй время от времени, вообще постарайся, чтобы тебе можно было дать по виду тридцать лет. Первое впечатление значит очень много, когда имеешь дело с дураками, а министра всегда надо считать дураком, так как у него нет времени думать. Помни, никогда не одевайся слишком хорошо, пока ты будешь служить.
После целого часа, ушедшего на туалет, они выехали из дому. Граф де Вез еще не выходил к посетителям. Дежурный, услыхав фамилию Левена, услужливо распахнул перед отцом и сыном двери и доложил без замедления о вновь прибывших.
— Его сиятельство ждал нас, — сказал г-н Левей сыну, когда они проходили через три зала, в которых просители были размещены сообразно чину и положению в свете.
Когда Левены вошли в кабинет, его сиятельство приводил в порядок три или четыре сотни писем, лежавших на письменном столе лимонного дерева с дурного вкуса чеканными украшениями.
— Вы застали меня, дорогой Левен, за составлением циркуляра. Мне приходится сочинять циркуляр, на который «National», «Gazette» и прочие набросятся, как волки, и я уже два часа ожидаю, чтобы мои чиновники представили мне собрание циркуляров моих предшественников. Мне интересно знать, как они сделали свой первый шаг. Досадно, что мой циркуляр еще не готов: умному человеку, вроде вас, ничего не стоило бы предостеречь меня от фраз, которые могут дать повод к нападкам.
Его сиятельство говорил минут двадцать. Люсьен все время пристально разглядывал его.
Господину де Везу было на вид лет пятьдесят; он был высокого роста и достаточно хорошо сложен. Красивые, с проседью волосы, очень правильные черты лица, голова, откинутая назад, располагали в его пользу, но это впечатление вскоре рассеивалось. При ближайшем рассмотрении бросался в глаза низкий, изборожденный морщинами
Господин Левен, почти прерывая разглагольствования министра, улучил минутку, чтобы произнести сакраментальные слова:
— Имею честь представить вашему сиятельству моего сына.
— Я хочу сделать из него своего друга, он будет моим первым адъютантом. Работы нам хватит. Мне нужно твердо знать характер каждого из моих восьмидесяти шести префектов, подбадривать флегматиков, умерять неосторожное рвение других, способное породить гнев, играющий на руку интересам враждебной партии, просвещать недалекие умы. Бедняга N. (его предшественник) оставил все дела в полном беспорядке. Чиновники, которых он здесь понасажал, вместо того, чтобы отвечать мне ссылками на факты и сообщать точные сведения, отделываются пустыми фразами.
Вы видите меня за письменным столом бедняги Корбьера. Кто бы мне сказал, когда в палате пэров я старался перекрыть его тонкий голосок заживо обдираемой кошки, что я буду сидеть в его кресле? Это был человек с узкими взглядами, недальновидный, но он отлично разбирался в том, что не ускользало из поля его зрения. Он обладал известной проницательностью, но был совершенно лишен красноречия, не говоря уже о том, что его лицо разъяренного кота даже у самых равнодушных вызывало желание противоречить ему. Господин де Виллель поступил бы умнее, если бы сделал своим помощником человека красноречивого, например, Мартиньяка…
Тут последовала целая диссертация о системе г-на де Виллеля. Затем г-н де Вез стал доказывать, что справедливость является первейшей необходимостью для всякого общества. От этого он перешел к объяснению того, что добросовестность — основа кредита. Потом он заявил, что правительство, позволяющее себе пристрастные и несправедливые поступки, убивает себя собственными рутами и т. д.
Присутствие г-на Левена сначала как будто импонировало ему, но вскоре, опьяненный собственными словами, он позабыл, что говорит при человеке, остроты которого повторяет весь Париж, напустил на себя важный вид и кончил похвалою честности своего предшественника, который, по слухам, за год управления министерством сэкономил восемьсот тысяч франков.
— Это, на мой взгляд, слишком великодушно, дорогой граф, — сказал г-н Левен и поспешно удалился.
Но министр, уже не в силах остановиться, принялся доказывать личному секретарю, что без честности невозможно быть великим министром.
Люсьен, оставшись единственным слушателем г-на де Веза, нашел, что у него совсем заурядный вид.
Наконец его сиятельство поместил Люсьена в великолепном кабинете в двадцати шагах от своего личного кабинета. Люсьен был приятно поражен прелестным видом на сад, открывавшимся из окон: это было резким контрастом сухости всех впечатлений, одолевавших его. Люсьен с нежностью принялся рассматривать деревья. Садясь в кресло, он заметил на спинке пыль.