Люси. Истоки рода человеческого
Шрифт:
Я вновь подумал о Мэри Лики. Поскольку некоторые находки принадлежали ей, с точки зрения научной этики было уместно предложить ей стать соавтором публикации в Kirtlandia. Я отправил Мэри письмо. Вскоре она приехала в Соединенные Штаты и остановилась в Беркли. Тим, встретившись с ней, еще раз повторил наше предложение. Мэри благосклонно отнеслась к этой идее, но поставила условие — публикация должна быть описательной и не содержать никаких интерпретаций. Позднее, приехав в Кливленд, Мэри сказала мне, что она с удовольствием выступит как соавтор статьи, если не усмотрит в ней намеков, будто австралопитеки были предками Homo. Я уверил Мэри, что публикация в Kirtlandia будет носить исключительно описательный характер, и мы с Тимом принялись за работу. Мы закончили свой опус поздней весной 1978 года и отослали его в издательство.
Вскоре
Разделавшись со статьями, я отправился в Швецию. Меня пригласили рассказать о хадарских находках на Нобелевском симпозиуме, организованном Шведской академией наук в ознаменование 200-летней годовщины со дня смерти Карла Линнея. Этот ученый впервые ввел в научный обиход бинарную номенклатуру (использование двойного латинского названия), ныне применяемую для классификации всех живых существ. Симпозиум произвел на меня сильное эмоциональное впечатление. Я швед по происхождению и тоже занимался классификацией, пытаясь определить место некоторых найденных мной остатков гоминид. Я почувствовал себя одним из звеньев в цепи научного познания, которая соединяла меня с тем, другим шведом, умершим ровно 200 лет назад. Я трепетал от волнения, когда вышел на трибуну и впервые публично произнес название Australopithecus afarensis. Я описал Люси и другие хадарские находки, а затем перешел к Летоли. Я не видел, как сидевшая в аудитории Мэри Лики вспыхнула от гнева, когда услышала, что я заговорил о найденных в Летоли окаменелостях и отпечатках ступней. Находки принадлежали Мэри, и мне не следовало обсуждать их.
Тим узнал об этом спустя несколько недель, приехав в Летоли для продолжения исследований.
— Вы не должны связывать себя с этим человеком, — сказала Мэри. — И вам не следовало бы писать с ним совместную статью. Во всяком случае, мне придется убрать свое имя как соавтора.
Покончив с дискуссиями по поводу Люси, Джохансон (слева) и Уайт готовы возвестить миру о новом виде гоминид. Окаменелости, которые лежат на столе, в основном найдены в Хадаре, за исключением обезьяньей и человеческой челюстей (у правого края) и двух черепов (перед Джохансоном), тоже принадлежащих антропоморфной обезьяне и человеку.
— Если вы действительно так считаете, лучше пошлите телеграмму, — посоветовал Тим. — Я думаю, статья уже в печати.
Он не ошибся. Когда я получил известие от Мэри, статья находилась в типографии, и мне пришлось обратиться с просьбой заново набрать ее. Публикация была отложена до осени.
Этот эпизод в равной мере огорчил и озадачил меня. Поскольку материалы из Летоли были уже полностью описаны и опубликованы в различных изданиях, я считал их достоянием научной общественности, ибо главная цель всякой публикации состоит в том, чтобы познакомить других специалистов с теми данными, которыми вы располагаете, и способствовать их обсуждению. То, что Мэри Лики может быть недовольна ссылками на «ее» находки и «ее» следы, явилось для меня полной неожиданностью. Когда Тим вернулся в Штаты, мы с ним подробно обсудили этот инцидент и пришли к выводу, что все дело в целях моего анализа. Я использовал материалы Мэри для обоснования чуждых ей идей. Всякий, глядя на новое родословное древо, не мог не воспринять двух его ключевых моментов: первое — человек происходит от какой-то формы австралопитековых, что всегда отвергалось членами семейства Лики; второе — человек далеко не так древен, как это утверждают Лики. В то время как мы с Тимом обсуждали все эти проблемы, в лаборатории, помимо нас, присутствовал
— Мне кажется, вы с Лики готовитесь к перестрелке, — сказал он.
— Вроде бы да, — ответил я.
— А если они правы?
— Тогда нам придется изменить свою точку зрения. Но Лики смогут доказать свою правоту только с помощью новых находок, большего их числа и лучшего качества. В конце концов всякое родословное древо — это лишь отражение уровня современных знаний. Схемы создают для того, чтобы потом их видоизменять. Мы не знаем, верна ли наша схема; мы только думаем, что верна.
— Правильно, — сказал Тим.
— Я имею в виду этот разрыв между тремя и двумя миллионами лет до нашего времени. Хороших находок, относящихся к этому периоду, нет. Мы предполагаем, что от ствола ранних гоминид Летоли-Хадара идут две ветви, но доказать этого пока не можем. У нас есть лишь веские косвенные доводы. Я думаю, что после заполнения разрыва наша позиция станет более прочной.
Зная скептическое отношение Тима ко всему, что нельзя подтвердить бесспорными фактами, журналист спросил его, доволен ли он схемой с пробелом посередине.
— В целом да, — ответил Тим. — Статья, которую мы написали, не детский лепет в стиле Микки-Мауса. Мы работали над ней несколько месяцев. Мы думаем, что в ней не к чему прицепиться, и знаем, что она построена логично. Все наши споры имели вполне определенный смысл: мы решили, что лучше нам самим придираться друг к другу, пока статья не опубликована, чем столкнуться потом с такими же придирками в печати. И мы хорошо справились с этой задачей. Теперь любая критика в адрес нашей статьи должна быть подкреплена ископаемыми находками, о которых мы в момент написания работы могли ничего не знать. Не думаю, что такие находки существуют. А если позже они появятся, нам придется, смирив гордыню, переделать свою схему.
— Генеалогическая схема, я полагаю, не самоцель, — заметил журналист.
— Конечно, нет, но она полезна, так как с ее помощью можно многое упростить и прояснить для себя. Уже построенная, она выглядит такой логичной — кажется, ее было совсем нетрудно составить. Хочу сказать вам, что это не так. Я никогда не смог бы в одиночку справиться с этой задачей. Все, чем я располагал, — это данные о небольшой коллекции костей очень древних и своеобразных гоминид. Что я должен был делать с ними? Я плохой теоретик и не силен в математике. У меня нет даже особых способностей к лабораторной работе. Но в поле я делаю свое дело добросовестно: я хочу обогащать науку объективными, бесспорными фактами, а это возможно лишь при тщательном выполнении полевых исследований.
— Встретившись с Доном, — продолжал Тим, — я поначалу отнесся к нему с подозрением. У меня вызывает недоверие любой антрополог, который носит туфли Гуччи и брюки от Сен-Лорана. Дон должен был доказать мне, что он придает тщательности в полевой работе такое же значение, как я. И он это доказал. Его находки прекрасно описаны и датированы. Они безупречно очищены. Взгляните на ископаемые остатки из других мест, и вы поймете, что значит хорошая очистка. Среди образцов, попадающих вам в руки, немало испорченных. Здесь отбиты уголки, там в результате небрежного удаления породы уничтожены следы стертости на зубах. Оригиналы Дона восхитительны. Даже муляжи его находок намного информативнее некоторых оригиналов других исследователей… Все это бросилось мне в глаза. Когда я увидел, что собранные Доном остатки сходны с найденными в Летоли, я понял: взятые вместе, они позволят нам провести очень нужное исследование. Если мы этого не сделаем, то их разрозненные описания будут появляться на протяжении ряда лет в разных изданиях и никто не будет знать, как их можно использовать.
Тут вступил в разговор я и сказал, что над трудной проблемой легче биться вдвоем, а не в одиночку. Если кто-то все время будет стимулировать вашу мысль, вы продвинетесь дальше, чем одними лишь собственными усилиями.
— Верно, — сказал Тим. — В нашем случае Дон вкладывал свое воображение и энергию, которой мне так не хватало, заряжал нас отвагой.
— Тим держал меня в напряжении, — добавил я. — Кроме того, он боролся с моей предвзятостью, так как намного раньше меня понял, что мы имеем дело с представителями одного, а не двух видов. Разубедить меня было очень нелегко — ведь я уже публично заявил о существовании двух видов. Что же, писать новую статью и признаваться в своей ошибке?