Люсипаф

Феникс Кока

И вот, наконец, рвота кончилась и облегченный, бледный еще, но уже светлеющий Фефела, утираясь полотенцем, напевал:

– Von Wasser haben wir's gelehrnt,

Von Wasser

В дверь постучали.

Фефела на цыпочках подбежал к засову и закричал на всякий пожарный не своим голосом:

– Кто?

– Это я!
– ответил Зигфрид.

– А, Дима, проходи! Проходи, Sieg heil!
– улыбался Фефела.

– Sieg heil! Я штудировать, - смело начал Зигфрид.

– Хорошо, хорошо! Давай, вот сюда!
– и Фефела распахнул дверь в свою залитую солнцем

комнату.

* * *

Пафнутий пришел домой черный.

– Ты шо, Влад?
– вышла ему навстречу с тазом Люси.

В тазу скользили очищенные змеи.

– Вставили мне!
– сердито ответил Пафнутий, не обращая внимания на лихо исполненную работу.

– Шо вставили, куда?
– буквально поняла его слова Люси, и заглянула осторожно Пафнутию за спину.

– Пистон!
– еще злее крякнул Пафнутий, и, плюхнувшись в кресло, уставился в окно.

Люси прямо с тазом присела на кружащийся пианический стульчик и завыла себе под нос что-то невероятно грустное. Пафнутий постукивал ей в такт по спинке кресла, а потом, будто опомнившись, грохнул своим шахтерским кулаком и закричал:

– Да перестань ты выть!

От неожиданности Люси вздрогнула, тазик вырвался из ее разбухших рук, и змеи заструились по лакированному паркету. Пятьдесят две роскошных сочащихся змеи.

Пафнутий, глядя на эту картину, начал судорожно накладывать на себя кресты, а Люси, задыхаясь от обиды, вскочила и хотела было бежать, но подскользнулась на первой же змеюке и упала. Да в шевелящийся миножий клубок, где начала сама извиваться, пытаясь подняться, и тем самым оживляя всю эту вражью кучу.

– Да ты, Люси, минога!
– закричал Пафнутий.

– Никакая я не миноха!
– фыркала зло Люси, пробуя встать.
– Лучше б руку подал, помох бы!

Пафнутий привстал в кресле и подал Люси руку. Она поднялась, отступила на шаг от змеиного клубка, и дружелюбно спросила:

– А за шо тебе вставили-то его?!
– она забыла, что вставили там Пафнутию.

– Да в том-то и дело, что ни за что!
– чуть не плача закричал Пафнутий.
– Видите ли я еще не въезжаю в технологию очистки...

– Так ведь ты же не чистил!
– закричала Люси, чувствуя боль в руках и уходящую из-под ног почву.

– Да это не так важно!
– лихо отрезал Пафнутий.
– Короче, все это - в унитаз! Не имею ранга!

– Какого ранха! В какой унитаз, Влад, ты шо?! Я же своими фортепианными пальцами всю эту хадость от А до Я, а теперь в унитаз. Ну нет!
– свирипела Люси.
– Раз так, я буду их есть. Жарить, парить, солить, консервировать, закопчу пару! В унитаз! Ты сколько денех, Влад...

И тут Люси осеклась. Пафнутий, сидя в кресле и вскинув руки вверх, повернулся к окну и молился.

Люси со слезами на глазах собрала змеюк в тазик, высыпала их в унитаз и надавила черный шарик рычажка. Вода с удовольствием вырвалась из бачка и понесла рыб обратно в их родную стихию - вертеть жабрами и качать плавниками. Отпустив последнюю миножку, Люси села на очко и заплакала, обхватив свою остроконечную голову.

* * *

Лопоухий выгрузился из метро и расслабился. Погода вокруг курилась весенним ароматом

пирожков и семечек. Улыбаясь ветру и зданиям, он вступил на пихтовую аллею, собираясь проделать свой обычный путь исцеления. Когда ему бывало нехорошо, Лопоухий шел одним и тем же, найденным еще в юности маршрутом и пока проходил его, оглядывая вдоль и поперек изученные реалии, пока следовал не спеша, как господин, обходящий свои владения, скорбь его улегалась, он оживал и набирался сил.

Так и сейчас. Этот визит к целителям с поисками восьмилетней порчи вывел его из состояния равновесия, и Лопоухий заспешил сюда.

"А вдруг порча?" - плескало ему в уши.

"Да какая порча! Да откуда ей быть?" - смело выталкивал ее из ушей Лопоухий.

И так весь день.

"А вдруг порча?" - "Да откуда ей быть?!"

Ни есть, ни спать, даже ни одной мысли, кроме этих "А вдруг - да откуда?!" - ни одного звука!

И вот он извелся до того, что появился сейчас в начале пихтовой аллейки. Только он на нее ступил, как в ноздри ударил свежий запах рыбы. Лопоухий оглянулся, уверенный, что где-нибудь рядом из ящиков ее и продают, но ничего не увидел. Зато к своему изумлению заметил движущегося ему навстречу Маргинального Морга.

Маргинальный Морг был одет в глухозастегнутый зеленый китель, и ударял в асфальтовые проталины подковками дюжих кирзовых сапог.

– Здравствуй, Фока!
– протянул могучую ладонь Маргинальный Морг.

– Здравствуй, Юра!
– протянул свою ладошку Лопоухий, и она мягко исчезла в Маргинальной лапе.

Маргинальный Морг выразил желание прогуляться еще раз по аллейке, хотя он и прошел ее, как оказалось, раз уже пять оттуда и наоборот.

Пошли молча. Маргинальный Морг любил помолчать. Он считал или, по крайней мере, рассказывал Лопоухому уже как-то, что при молчании какие-то субстанции как раз не молчат, а общаются, перетекая от одного молчащего к другому, и, таким образом,умолкают, а молчащие, мол, в связи с их молчанием и перетеканием, наоборот, общаются!

"Сам черт ногу сломит!" - подумал тогда Лопоухий, а сейчас беззаботно вертел головой и оглядывался вокруг, делая ревизию своим баранам.

А Маргинальный Морг скосил на него глаза и начал:

– От онанизма, как и от алкоголя, тяжелое похмелье всегда.

– Не понял, - заинтересовался Лопоухий.
– Как это?

– Ну, как похмелье, - продолжал тему Маргинальный Морг.
– Все время хочется и хочется.

– Ах, это!
– разочарованно константировал Лопоухий.
– Так и с женщиной так же.

– Нет, вот до изнеможения, - не унимался Маргинальный Морг.
– Уже до самого конца пока не дойдешь - не успокоишься.

Лопоухий еще раз внимательно взглянул на него: "Нет ли тут чего?"

– Я, вот, читал об этом много, - повисла фраза Маргинального Морга.

"Да, рассказывай, практик. Лет пять тебя знаю, ни разу с женщиной не видел. В твои годы только об этом и читать!" - улыбался Лопоухий.

Они проходили мимо киоска, где продавались желтые связки бананов.

– А бананы ты, Фока, ешь?
– начал, казалось, новую тему Маргинальный Морг, закружившись вокруг киоска.