Лютер. Книга 1. Начало
Шрифт:
— И всегда Генри?
Парнишка, не отрывая головы от подушки, пытается сделать что-то похожее на кивок.
— Но ведь столько лет уже прошло, — чутко напоминает Лютер. — Ты уже должен знать его настоящее имя.
— Мэдсен.
Генри Мэдсен. Руки Лютера по въевшейся за много лет привычке что-то ищут. Хочется цапнуть карандаш, выхватить блокнот, записать, подчеркнуть, дважды, до графитового хруста, жирно обвести кругом.
Прикусив изнутри губу, Лютер силой себя одергивает.
— Эдриан… — обращается он. — Патрик, где вы с Генри
Глава 26
Генри Мэдсен обитает в большом, довольно обветшалом доме на участке площадью в четверть акра. От соседей участок отделен высокой изгородью и плотным заслоном деревьев. Окнами дом выходит на Ричмонд-парк, самый большой в Лондоне. На момент прибытия первой из групп реагирования в доме заметны языки огня. Через несколько минут, когда уже появляются пожарные, набравшее силу пламя с жарким гудением прорывается наружу. Почти сразу за пожарными к месту подлетает вооруженная группа антитеррора и спецбригада «скорой».
По участку носятся бультерьеры, со странной бесшумностью набрасываясь на вновь прибывших. Это замедляет операцию. Отдается приказ уничтожить собак.
А пламя между тем все разгорается.
По дороге в Ричмонд-парк Лютер звонит Бенни.
— Прошерстили последние двадцать пять лет, — сообщает Халява. — Генри Мэдсенов значится шестеро. Четверых можно сразу опустить: воротничковая преступность — нелегальные банковские операции и всякое такое.
— Сексуальных преступников среди них нет?
— Как же, как же. Мэдсен, Генри Джон. Во-первых, целая серия преступлений в несовершеннолетнем возрасте: кража со взломом, вандализм, еще кража, разбойное нападение, поджог.
— Поджог?
— Попытка убийства приемных родителей.
— Это как понимать?
— Влез к ним ночью в дом и поджег кровать.
— Чувствуется, наш клиент, — говорит Лютер. — И что с ним случилось потом?
— Получил срок. Вышел на свободу в восемнадцать. Посещал принудительные консультации. В девятнадцать снова попал в тюрьму. На этот раз тяжкое телесное повреждение: накостылял кому-то в пабе во время разговора об абортах. Высказал, так сказать, свой протест. Из тюрьмы был переведен в психиатрию. Вышел в двадцать один год. После этого из-под радара ушел.
— Из чего не следует, что он был не при делах. Фотографии есть?
— Только старые.
— Как он выглядит?
— Волосы короткие. Аккуратно прилизанные.
— На пробор?
— Да, пробор на левую сторону.
— Очки, борода, усы?
— Отсутствуют.
— Отлично. Разошлем эту харю по всем новостям.
— А он не запаникует?
— Мы его в землю вроем. Чтобы он в заботах о норе остался в Лондоне.
— Это понятно. Но где?
— А вот это вопрос, дружище.
Через двадцать минут Лютер прибывает к месту. На нем куртка с капюшоном, которая обычно хранится в багажнике его «вольво». Пальто пришлось скинуть: провоняло бензиновой гарью.
Роуз
— Ну и когда же, — спрашивает он, кивая на строение, — можно будет попасть туда без проблем?
Бывает, проходят дни, прежде чем пожарище остывает в достаточной мере, а заодно завершается оценка структурных повреждений. Так что, может статься, доступа в дом до завтра и не жди. Но Теллер не стоит без дела; она делает звонки и где криком, где воркованием, где мольбами, но все-таки, ссылаясь на цейтнот и угрозу для жизни ребенка, вымогает право досрочного доступа в помещение.
Пожарники все еще заняты тушением тлеющих углей, когда Лютер надевает противопожарный шлем с дыхательным аппаратом и, пройдя мимо трупов собак, сквозь пенистые фонтаны шлангов ступает в обгорелый дом.
Прихожая, вся в жирной копоти, сильно задымлена и обильно припорошена золой и сажей. Окна лопнули от жара. Все здесь насквозь промокло (и откуда столько воды?). На голову сеются брызги и стекают ручейки; дыры в стенах обнажают розовый изоляционный материал. Того и гляди, обрушится взбухший потолок.
Наверху Лютер находит детскую спаленку — кроватку, матрасик для переодевания. На металлической вешалке — одежда крошечных размеров, для девочки и мальчика. На некоторых вещах все еще висят ярлыки с ценами. На стене — обгорелая репродукция с изображением Винни-Пуха. В кроватке одиноко лежит старый-престарый, мокрый-премокрый плюшевый мишка. Лютер задумчиво на него смотрит.
Дальше идут две спальни для взрослых. Набрякшие водой постели, сожженная одежда — все сбрызнуто жидкостью для разжигания и предано огню.
Внизу — библиотека. Нацисты. Евгеника. Разведение собак. Биология. Опаленные портреты бонз национал-социализма; Шпеер, Гитлер. Благородные собаки…
Криминалистам здесь явно ловить нечего.
Кухня от огня пострадала меньше. Сырости и дыма хватает и здесь, но оба окна, даром что в темных штрихах сажи, все же уцелели и не лопнули.
Лютер заглядывает в кладовую, в которой складированы консервы всех видов. Он осматривает шкафы. Кастрюли, сковородки… В высоком посудном шкафу возле кухонной двери обнаруживается стерилизационный набор с несколькими почерневшими бутылками реагентов.
Лютер открывает холодильник, и там, на полках, обнаруживает целые ряды почти нетронутых детских бутылочек: молоко, питательные смеси. Одну из них он вынимает из холодильника, взбалтывает и с бьющимся сердцем подносит к лицу, что, по сути, бессмысленно: перед глазами — словно непроницаемый экран.
Лютер обыскивает весь холодильник и находит надкусанную плитку шоколада с отпечатками зубов.
Кто-то из пожарных ведет его через укрепленную дверь вниз, в подвал. Сверху надгробием нависает гнетущая громада дома. Вдвоем они пробираются по темному подземному коридору, сквозь тяжелую завесу дыма. Лютер сосредотачивается на своем дыхании, тайком опасаясь, как бы не запаниковать в этом склепе.