Лютый гость
Шрифт:
Вилли становится изгоем и предается буйству во сне, Перпетуя получает увечья, а Барри избавляется от пасынка
В кабинете комиссара полиции на вышарканном тысячами задниц кожаном стуле восседала всхлипывающая Перпетуя. На деревянной скамейке в углу комнаты притулился съежившийся, испуганный Вилли, а за видавшим виды столом сидел и молча писал что-то угрюмый служитель закона. В кабинете было душно, и он время от времени вытирал платком свою массивную шею и бронзового
Перпетуя испустила очередной тяжкий вздох.
– Понимаешь, Гарри, я и подумать не могла, что из него вырастет такое… – она бросила сердитый взгляд на сына. – Но, как говорится, яблочко от…
– Вот именно! – рявкнул комиссар и, отбросив перо, откинулся на спинку стула. – От яблони! И если ты, проходимка, не заткнешься, я упеку тебя вместе с твоим чертовым сожителем на долгие годы!
– За что же, Гарри? – в голосе женщины проскользнула нотка ехидства. – За то, что сынок твоего дружка-насильника оказался воришкой и малолетним пьяницей? За то, что мне, несчастной матери-одиночке, не удалось вложить в его тупую голову хоть сколько-нибудь благоразумия и честности? Ты отлично знаешь, Гарри, что ребенок воспитывался черт знает где, а у меня он лишь несколько месяцев…
От столь вопиющей наглости у комиссара, что называется, в зобу дыханье сперло. Эта шалава, эта гнусь, сведшая в могилу Кристофа Кая и превратившая его сына в затравленного волчонка, смеет насмехаться над ним, искажая факты?
Комиссару была прекрасно известна вся предыстория: ведь это именно он так страдал от собственной беспомощности после ареста Кристофа и готов был лишиться правой руки, если бы это помогло спасти невинного от клеветницы. Но спасти не удалось – тогда. Однако сейчас он не позволит этой змее свалить вину на ребенка и выйти сухой из воды!
– Я отлично знаю, Перпетуя, что это именно ты послала мальчонку воровать! Да ведь по нему видно, что он и капли спиртного в своей жизни не выпил и к сигарете не присасывался!
– Да что тебе видно, полицейский?! – взвилась вдруг внезапно осмелевшая Перпетуя. – Откуда ты, зашоренный служака, можешь знать, что происходит в чужой семье? С чего это ты взял, что мальчишка – ангел? Да известно ли тебе, сколько раз мы с Барри заставали этого херувимчика за выпивкой?
Комиссар не стал слушать дальше. Он вскочил с места и, двумя шагами покрыв весь кабинет, ухватил ненавистную лгунью за шиворот и рывком оторвал от стула. Повернув ее лицом к висевшему на стене мутному зеркалу, он прорычал:
– Смотри сюда, гадина! Смотри! Что ты видишь? Что, я спрашиваю, ты видишь?!
– Н-не знаю… Лицо… – промямлила женщина, у которой вмиг прошел весь запал.
– Лицо?! Нет, Перпетуя, это не лицо! Это – пропитая, потасканная рожа старой алкоголички и воровки! Да, да! Или ты думаешь, что я не знаю о твоих похождениях? Не знаю, как ты трижды – трижды! – вымаливала прощения у торговцев, поймавших
Он бросил женщину назад на стул, словно куль с отходами, с отвращением отер о штаны руку, которой держал ее за шиворот, и, тяжело дыша, вернулся на свое место.
– А что это вы, собственно, фамильярничаете, господин комиссар полиции? – проквакала «одна из самых замызганных потаскух города» в попытке справиться с унижением. – Какая я вам Перпетуя? Извольте говорить мне «фрау Кай»!
– Фрау Кай?! – вскинулся полицейский, но тут же взял себя в руки и пробурчал: – Довольно интересно, между прочим, что тебе не понравилось обращение по имени. Против «гадины» и «шалавы» ты не возражала!
Наблюдавший всю эту безобразную сцену Вилли почти не слушал, что мать и комиссар говорили друг другу. В голове его билось, стучало и пульсировало одно лишь слово – насильник. Мама назвала отца насильником, но почему? Да и что это, собственно, такое? В бабкином доме он не раз слышал это слово, и оно всегда произносилось с гримасой отвращения и ненавистью, так почему же мать говорит такое об отце?!
Мысли смешались в голове Вилли. Нужно постараться выяснить все прямо здесь, и плевать на детскую тюрьму!
– Дядя комиссар… – подал он голос из своего угла. – Можно я спрошу?
Полицейский поднял на него глаза, и во взгляде его мелькнула жалость, как тогда, при разговоре с Кристофом.
– Конечно, сынок! Спрашивай что хочешь! – Гарри постарался вложить в голос как можно больше теплоты. Что сделала с ребенком эта крыса!
– Скажите, а я тоже… насильник? – последнее слово мальчонка буквально прокричал, прежде чем уронить голову в ладошки и заплакать.
Брови комиссара взметнулись.
– Что за глупости, малыш! С чего это ты решил?
Всхлипывая и не поднимая головы, Вилли промычал:
– Мама говорила мне, что меня посадят в тюрьму, потому как я копия своего отца. А сегодня она сказала, что он – ваш дружок-насильник. Так выходит, что и я тоже?
Он отнял ладони от лица и в упор посмотрел на комиссара, требуя разъяснений. Красные заплаканные глаза ребенка внимательно следили за мимикой и жестами полицейского, опасаясь извечной взрослой неискренности. Но комиссар и не думал лукавить:
– Вот что, парнишка, ты мне это брось! Насильник – это тот… – он помялся, а потом ляпнул: – Это тот, кто теток мурыжит без их согласия, силой их берет, понял? А ты – просто магазинный воришка, который к тому же действовал по наущению или даже приказу матери-пропойцы! И мы докажем, что ты не виноват, не сомневайся!
От хохота Перпетуи, казалось, рассыплются стекла в окнах полицейского участка. Она так смеялась, что даже начала икать.
– Ну, насмешил ты меня, Гарри! «Мурыжит теток»! Сам-то ты давно кого-нибудь мурыжил, хоть с согласия, хоть без?