Лже-Петр - царь московитов

Карпущенко Сергей Васильевич

После страхов с чухонскими возами никто не ожидал, что так скоро встретят шведов. Вздох испуга крики "шведы! шведы!", шевеление в колонне от того, что часть дворян невольно стала поворачивать коней, чтобы поскорей убраться с дороги, по которой им навстречу шли враги.

– Возвертаемся!
– кто-то прокричал, а ему уж вторили:

– Постреляют, идолы-ы!

– Назад!

Но властный, густой, протяжный голос Шереметева перекрыл крики тех, кто спешил вернуться в лагерь:

– Сыночки-и! Сабли наголо! Мушкеты к бою изготовить! Вернемся - всех сгноят под Нарвой! Спасем Расею-у!

Крик этот что-то сдвинул в сознании робевших, не бывавших в бою дворян, а тем паче в бою со шведами, которых все хвалили, как вояк умелых и бесстрашных.

Будто какой-то незримый воевода подсказал им, что надо делать. Без суеты развернули они колонну, разъехавшись вправо и влево от дороги, чтобы хлынуть на шведов лавой. До врагов, спешно строившихся в две шеренги, было около версты, поэтому ввиду осенней грязи только-только нашлось пространства, чтобы разогнать коней. Чем быстрее неслись кони в сторону синих мундиров, тем сильнее разгоралась ярость и отвага в сердцах дворян российских. Казалось им сейчас, что не просто полки дворянкие столкнутся здесь с врагом, а вся страна, которой так нужна победа.

Вот уж сто саженей осталось до синих, замерших шеренг, приготовившихся к стрельбе. Залп раздался со сторон обеих - стреляли и дворяне, - из пистолей, фузей и карабинов, - стреляли шведы, сразу из ружей двух шеренг. На землю, через головы коней, падали помещики, валились назад, отброшенные тяжкой шведской пулей, но и шведов попадало немало. Но вот уж конница столкнулась с пехотинцами, с драгунами врага, принявшими на выставленные штыки первый русский ряд. Ржали кони, падая на землю с распоротыми грудями, животами, подминали под себя людей в синих мундирах, оприкидывая тяжелодоспешных дворян, не выпускавших из рук кривых своих татарских сабель и уже на земле, если хватало сил, рубивших валявшихся врагов. Второй и третий ряд дворян, влетев с разбегу в эту кучу тел, саблями, копытами коней, выстрелами из пистолетов и ружей завершил короткое сражение, и когда после десятиминутной рубки дворяне оглядели поле, на котором местные крестьяне обыкновенно высеивали просо, то увидели, что серо-коричневая земля стала красной от крови и синей от лежащих на ней солдат. И никто из этих людей не улыбнулся, озирая мертвое поле.

– Ну, сотворили дело, ребята!* - с радостной слезой в голосе и широко крестясь, проговорил Шереметев, окровавленная сабля которого лежала на лошадиной холке.
– За сию викторию будет вам от государя вящая его...
– не договорил, осекся, нахмурился и полез в суму за ветошкой, чтобы вытереть измаранный клинок.

...Своих похоронили здесь же, на поле, близ дороги. Шведов же погребать не стали - так Шереметев приказал. Лишь пособирали все оружие побитых да ещё немало потрудились, снимая с них кафтаны. Не понимали дворяне, зачем приказывал им это делать воевода, но Шереметев был непоколебим.

– Сгодятся, ведаю, нам сии кафтаны. Шляпы приберите тож.

К лагерю конница дворянская прибыла уже чуть навеселе: ужас битвы сердца успел покинуть, а радость от победы да водка, которую дорогой хлебали жадно, совсем приободрили помещиков. Еще и хвалились друг перед другом, кто сколько шведов порубал. Предвкушали молодцы и торжественную встречу их царем, уже у многих и добрые слова царевы в голове вертелись, сладко томили души.

В лагерь въехали под вечер. Позабыв о распорядке лагерном, палили из фузей и пистолетов, потрясали оружием трофейным, помахивали шведскими шляпами, надев их на острия сабель. Кавалерийскую колонну быстро окружили солдаты, пушкари, стрельцы, явились офицеры. Все недоуменно взирали на пьяных, радостных дворян, на чьих дрянных доспехах черной коркой запеклась чужая кровь. Борис Петрович гордо восседал на гнедом мерине, уперев в колено шестопер, знак своей воеводской власти. Вид его был безмятежен, хотя в душе его так все и горело от предвкушения картины, которая должна была явиться

* Шереметев на самом деле одержал над 600 шведами победу в октябре 1700 года.
– Прим. автора.

скоро. Слабые надежды на то, что царь, приведший их под Нарву, и не самозванец вовсе, а природный государь, должны были быть или совершенно развеяны сейчас, или

же сменились бы на полную уверенность в том, что Русью правит швед.

Лже-Петр появился перед Шереметевым, так и не слезшим с седла, как-то неожиданно, будто вылез из-под брюха мерина. Без шляпы, в расстегнутом кафтане, тревожно мотал головой, как видно, все уже понимая.

– Куда изволил ездить, Брис Петрович?
– спросил скороговоркой, заглядывая прямо в глаза воеводы.

Шереметев с веселым недоумением дернул плечами так, что зазвенели латы.

– Известно, государь всемилостивейший, на поиск. Дворяне-то без дела заскучали, вот я и затеял повеселить их мало-мало.

– Каково повеселились?
– клокотнуло в горле у Лже-Петра.

– Да с викторией немалой, государь. На Ревельской дороге повстречался нам свейский заградительный отряд, так человек с шестьсот, с коим мои дворяне вошли в суспицию и привели неприятеля к полному афронту. Сам понимаешь, государь - свинье не до поросят, когда самое палят. Привезли тебе в подарок да и в доказательство сей победы мундиры ихние да ружья можешь счесть, а когда убедишься в том, что боярин Шереметев сущую правду тебе доложил, покорно тебя прошу, государь, попотчуй из благодарности каждого дворянчика чаркой водки из собственных ручек - так во времена старинные после побед бывало...

Пока Борис Петрович говорил, все тише, все холодней и жестче становился его голос. Наклоняясь с седла, приближался он к лицу застывшего, будто прилипшего к земле Петра, но только он закончил говорить, невидимая нитка, что связала на минуту этих двух людей, вдруг оборвалась. Лже-Петр резко отпрянул назад, чуть было не упал. Мгновенное прозрение мелькнуло в его уме, хотел он было закричать, замахнуться на воеводу, как замахнулся тогда, в палате Грановитой, хотел упреками его осыпать, что, дескать, как он посмел без ведома царя отправиться вдаль от Нарвы на поиск неприятеля, все это сделать он хотел, ибо жалел своих соотчичей, полегших под кривыми, как серп, саблями людей, которых он должен был сделать рабами своего народа, - хотел да не сказал. Только вытер пот со лба, выступивший разом. Кисло улыбнулся, зачем-то хлопнул по шее мерина Бориса Петровича да прочь пошел, к шатру. Шереметеву же, ждавшему яростных упреков, расправы даже, и не увидевшему всего того, довольно было зреть царя смущенным...

А через пять минут после того, как скрылся за пологом шатра Лже-Петр, там оказался и Александр Данилыч. Меншиков стоял невдалеке от государя и воеводы, покуда они вели беседу. Ничто из разговора, ни единая черта лица царя не ускользнули от внимания его, и теперь по следам горячим он спешил сам руку приложить к уничижению гордыни самозванца.

Лже-Петра застал он в шатре сидящим за столом: руки крепко сжаты, взгляд неподвижно устремлен на них.

– Да отчего же раскручинился, мой государь?
– присаживаясь рядом и приобнимая его, спросил Данилыч.
– Али виктории такой не рад? Ну, знаю, что ты на большее рассчитывал - а тут такая безделица. Да ладно, не кручинься возрадуешься. У меня, вишь, способ есть, каким манером Нарву быстро взять. Ах, как тебе приятно будет прославиться по всей Европе дерзостью такою!

Алексашке помешали. В шатер вошли Алларт, Долгорукий, Вейде, Головин и Шереметев. Данилыч же, нарочно развалясь вальяжно, понаглее, плеснув себе в стакан, сказал:

– Генералы, а вот и вы. Государь наш уж внимает плану моему, и вы внемлите...

...Преодолевая неприязнь, кривясь от понятного каждому солдату ощущенья близости смерти, надевали на себя стрельцы кафтаны шведов, на сукне которых виднелась кровь убитых. Порою улыбались, видя, сколь не идут им мундиры вражьи, как неловко сидят на головах, привыкших к колпакам, треуголки, обшитые басонным кантом. Иные друг друга шведами дразнили, но шутки прекратились, как только перед стрельцами появился сам Меншиков. Серьезен то ли нарочито, то ли в самом деле, ходил нахмурясь между рядов вояк. Кого-то за полу кафтана дергал, кому-то шляпу поправлял. Так походивши, в сторону отпрыгнул ловко, заговорил: