Лже-Петр - царь московитов
Шрифт:
Не прошло и дня, а пространство в виду крепости оказалось покрытым белыми холщовыми палатками, возле которых суетились стрельцы, солдаты, драгуны, маркитанты, прибывшие с обозом из Новгорода, Ямбурга, Копорья. Крестьяне из ближайших к Нарве деревень, чухонцы и эстонцы, в надежде на успешную торговлю, вели, несли в лагерь русских коз, овец, гусей, откормленных каплунов, сыр, творог, молоко, огромные, как жернова, караваи хлеба. Основными покупателями становились, конечно, офицеры, получившие от русского царя хорошие оклады, и скоро серебряные копейки, алтыны, пятаки замелькали в руках крестьян, спешивших спрятать их подальше, понадежней, а на вертелах рядом с палатками зашипели над кострами тушки гусей и поросят, овец и коз. Черный
Несколько десятков тысяч человек бросали внутренности убитых животных, кости, шкуры прямо за палатками, ходили там же по нужде, бросали остатки пищи, и вот уже зловоние, тяжелое, густое, будто утренний туман, заволокло лагерь с несколькими сотнями белых палаток, торчавшими на ровном поле перед Нарвой, как грибы-поганки, вылезшие после сильного дождя.
Ночью Борис Петрович Шереметев, у которого к непогоде ныли старые раны, решил немного прогуляться. Его шатер сегодня был разбит немного в стороне от полковых палаток, и в лагере солдатском он ещё не побывал. То же, что он сейчас увидел, поразило воеводу до крайности. По кривым, бестолково проложенным "улицам" лагеря шатались пьяные стрельцы, солдаты, офицеры, иноземцы и русские. Обнявшись, орали песни, висли на девках-маркитантках, прикладывались к штофам, к кружкам с пивом, бранились, иные спешили сунуть кулаком в чужие зубы. За палатками шныряли люди, спешили спрятаться, несли какие-то мешки. Подошел к одной палатке, ухо приложил к полону - внутри чмоканье, пошлепыванье, тихое бабье повизгиванье, смех.
Закипело в груди - не остановишь, не уймешь. Рванул в сторону полог палатки, ничего не видя в темноте, стал лупить носком ботфорта в то место, где, думал, находились люди. Заорали, завизжали, забились от неожиданности, повскакивали, а Борис Петрович - могучий был мужчина, - кулаками по неведомо чьим нагим телам лупил, орал:
– Солдаты? Вы солдаты?! Б...ть пришли под Нарву?! Так-то дело государево блюдете?! Запорю!!
Мужчина, осыпаемый ударами, пытаясь защищаться, кричал:
– Я не есть зольдат, я - капитэн, моя имя Гумморт! Как ты смей меня бить?
Но Шереметев, не слушая упреков капитана, голого выволок его на лагерную улицу. Женщина, которой досталось больше, чем тому, кому она продала свои ласки, рыдала. Борис Петрович обоих ухватил за ухо так крепко, что освободиться можно было, лишь оставив уши в цепких руках воеводы. Светила луна, и поэтому, когда Шереметев тащил по лагерю голых людей, все, кто бродил вдоль палаток, видя необычную картину, просто покатывались со смеху и отпускали соленые шуточки. Но вот оказались рядом с высоким, просторным шатром главнокомандующего, герцога Кроа. Часовые, не узнав боярина, пригрозили было багинетами своими, но Шереметев так рявкнул на солдат, что те мгновенно отступили. Втолкнув в шатер капитана и его ночную гостью, Шереметев, громко топая ботфортами по дощатому настилу, сверху покрытому ковром, прошел вслед за ними.
У герцога по случаю счастливого прибытия под Нарву сегодня был пир. Борис Петрович, зная, что соберутся все генералы, будет царь, от участия, однако, отказался, сославшись на нездоровье. Теперь же он видел, что и Лже-Петр, и Меншиков, и все, кто восседал за пиршественным столом, с изумлением уставились на голых, неведомо откуда явившихся людей. Гумморт и маркитантка, поняв, куда их привели, казалось, готовы были сквозь землю провалиться от стыда - отворачивались, прикрывали срам ладошками. Молчание длилось долго. Только и слышно было, как тяжело дышит взбешенный
– Борис Петрович!
– разрушил тишину Данилыч.
– Изъясни намеренье свое. Спервоначалу ты отказался с нами супротив Ивашки Хмельницкого воевать, а таперя аж двух товарищей своих привел. Что ж голы? Али уже пропили платье?
Борис Петрович, не замечая зубоскальства Меншикова, в гневе тряся отвислыми щеками, заговорил:
– Всемилостивейший государь, Богом тебя молю - по лагерю пройдись. Такого скотства воеводы батюшки твоего не допускали, когда польские да шведские крепости воевать ходили!
– Да что ты такое говоришь, боярин?
– хмуро, смотря куда-то вбок, спросил Лже-Петр.
– Что за скотство ты усмотрел?
Шереметев, пыхтя от возмущения, сбиваясь, передал присутствующим кратко, каким застал он лагерь. Понимал он, что Шведу и не нужно было наблюдать порядок - наоборот, пьянство, разгул, непослушание становились помощниками самозванца, ждавшего скорого подхода шведов.
– Борис Петрович, - с холодом угрозы в голосе отвечал Лже-Петр, - иди в свою палатку. Я сам своим указом дозволил повеселиться полкам после счастливой переправы. Устали они дорогой, сам видел - пусть ночку погуляют. И оный офицер, капитан Гумморт, ведом мне как артиллерист отменный, так какого дела ради ты его позоришь, воевода?
– Да не единой ночкой здеся пахнет!
– упрямо возразил Борис Петрович.
– Завтра то же повторится, коли порядка не навести! Разве под Азовом... хотел сказать "с царем Петром", но не решился, - такое было? А вдруг на вылазку из Нарвы выйдут? Долго ль все тридцать тысяч перерезать, пьяных да таких вот, голоштанных! Али на гулянку войско мы сюда вели? Пображничать да с бабами поваляться и под Москвою можно б было...
Те из присутствующих, кто видел, как обошелся царь с Шереметевым с палате Грановитой, да и все остальные, включая генералов-иноземцев, понимали, что дерзкая речь боярина и воеводы обернется для него бедой. Уже слышали сидевшие рядом с Лже-Петром, как заскрипели его зубы, видели, как задергалась щека, но вдруг - скрипенье да подергиванье прекратились, рот царя расползся в широкой, мирной улыбке. Лже-Петр вскочил из-за стола с высоким кубком, зашагал к воеводе. Расплескивая романею, одной рукою порывисто обнял Шереметева, поцеловал, кубок в его руку сунул:
– Ну, пей же, пей, Борис Петрович! Выходит, у одного тебя душа болит о войске? Даже Алексашка не догадался мне о безобразиях лагерных шепнуть!
– И с укоризной Данилычу: - Э-э, не совестно!
– А после, обращаясь к одному из иноземцев, отрывисто проговорил: - Господин генерал-гевалдигер!* Извольте завтра утром лагерь привесть в порядок! Улицы чтоб по бечевке проложены были! Нечистоты закопать! Для нужников места подале отвесть, где вырыть ямы! Женок нечистых, девок, харчевниц, маркитанток выбить из палаток вон Боже упаси, чтоб по войску заразительные, прилипчивые болезни гулять пошли. Пусть маркитантки при обозе встанут!
Потом, повернувшись к капитану Гумморту, со смешком сказал:
* Генерал-гевалдигер в армии Петра I отвечал за порядок в войске в походе и в лагерях.
– Ты же, капитан, воеводу прости за беспокойство. Ступай в палатку с девкою своей... да дело доверши. Токмо знай: ежели к утренней побудке её в твоем шатре застанут, жалованье ополовиню. Понял?
Шлепнув по заду маркитантку, снова рассмеялся, Шереметева обнял, повел к столу. Борис Петрович шел с ним рядом в крайней растерянности. "Господи, помилуй, просвети!
– думал он.
– Неужели напраслину на государя возвели? Неужто настоящий? Вона как скоро согласился. А может статься, Швед, да токмо к порядку столь привычный, что любой укор его саднит, совеститься заставляет. Эва, значит, с оным шведом жить ещё как можно! Он вред чинить собрался, а мы ему свое - токмо б почувствительней задеть! Ну, не пропадем в таком-то разе!"