Лжец. Мы больше не твои
Шрифт:
Вопросы пролетают в моей голове один за другим, и я осознаю, что ничего не знаю…
Сердце болит, а еще страх затапливает, потому что я не понимаю, почему Станиславский прикрывается мной, держит меня на манер живого щита?!
А звуки сирен все ближе, и я понимаю, что полиция в пути… и кто-то ведь их вызвал…
Сам Царев или охрана на постовой…
– Отпусти девушку, – наконец, совершенно спокойно выдыхает Вадим.
– Или что?! Эта девушка – моя жена, а ты ворвался в мой дом, Царев, считай, себе смертный приговор
– Отпусти ее. Поговорим. Все твои махинации вскрыты.
Голосом Вадима можно колоть лед. И в глазах у него такая пустота. Будто киборг передо мной, а не человек. Ни единой эмоции на лице.
И я не понимаю, он сейчас блефует или действительно говорит правду?!
То, что у Царева своя игра… я теперь это понимаю, единственно, не пойму, какая роль у меня во всей этой игре изощренного ума…
Я смотрю на Вадима. Вспоминаю, каким пылким и жарким он был, как целовал, улыбался… Как шутил и кормил меня наутро…
И этот мужчина их моих воспоминаний совсем недавнего прошлого и человек в темных одеждах, который сейчас стоит передо мной – они разные, как небо и земля…
И который из них настоящий, я не знаю…
– Зацепила тебя моя жена, да?
– Отпусти ее. Будем разбираться вдвоем.
Опять ледяной голос Царева. Он просто вызывает соперника тет-а-тет. При этом кажется, его мало колышет, словлю ли я пулю…
В груди начинает жечь нестерпимо. Не от страха, а вот от какого-то странного чувства, которое наполняет сердце болью.
Станиславский же кипит и бурлит. Его хватка становится все сильнее, он причиняет боль и синяки. А затем Петр плюется фразой, от которой у меня кровь стынет в жилах:
– Тебе меня не уделать, приблудыш! Как отец умудрился только такого выродка заделать и не прибил в зародыше?!
Глава 14
Вадим Царев
Прошлое
– Сыночек… сыночек… проснись…
Меня тормошат родные руки, в комнате темно, открываю глаза и вижу только силуэт.
– Мам…
– Мой сладкий. Слушай меня. Слушай. Что бы ни случилось, не выходи из комнаты. Слышишь меня, Вадик?
– Мама… я не понимаю…
Накрывает мои губы пальцем.
– Дай слово! Дай мне словно, что бы ни случилось, ты из комнаты не выйдешь!
– Я… да… хорошо… – киваю и моргаю, окончательно просыпаясь.
Мама крепко прижимает меня к груди.
– Я люблю тебя, сынок. Помни. Я тебя очень люблю. Ты мой сын, моя жизнь! Все будет хорошо! Все у нас с тобой будет хорошо…
Обнимаю нежные плечи мамы, ощущаю ее выпирающий живот, а затем мою комнату освещают фары, машина тормозит со скрежетом. Объятия матери становятся сильнее на доли секунд, но затем она отдаляет меня от себя и заглядывает мне в глаза.
– Помни, что ты мне обещал, Вадим! Что бы ни произошло, ты не выйдешь
– Обещаю! – пламенно отвечаю матери и чувствую ее торопливый поцелуй… ее последний поцелуй, который выжег во мне клеймо…
Мама поднимается, откидывает длинные волосы за спину, поправляет халат и торопливо идет в гостиную, прикрывая дверь.
– Где ты?! Ира! – слышу злой рык. Язык у кричащего заплетается, а затем хлопает дверь. Такой грохот стоит, будто большое тело нашего хозяина ударяется о мебель, затем следует громкий пьяный мат, а я, как мама просила, уши ладошками закрываю и напеваю песенку, которую мне она часто на ночь пела.
– Сергей… – голос мамы наполнен страхом, он дрожит.
– Ты чертова тварь! Ты что, на садовника позарилась?! Уйти захотела?!
– Сережа, послушай…
Вскрик… какое-то шуршание. Я подрываюсь с кровати, спрыгиваю, но останавливаюсь. Помню об обещании матери, помню, что просила, чтобы не выходил.
– Ты пьян, Станиславский! Прекрати! Хватит! Я не хочу! Я ведь беременная! Прекрати…
– Что не хочешь?! Меня не хочешь?! Нагуляла, значит?!
– Сергей, ты пьян! Как ты можешь такое говорить?! Так больше продолжаться не может!
– Да я тебя, тварь такую! – рев, а затем глухой удар, что-то падает, разбивается.
А я, как раненый зверек, рвусь туда и останавливаюсь, помню, как слово дал, как мама просила, чтобы, что бы ни случилось, я не вылезал из спальни…
Но я не выдерживаю, выскакиваю и вижу Сергея Петровича, хозяина нашего, над моей мамой, он замахивается и в живот ее ударить хочет, лечу к ним и слышу оглушительный крик мамы:
– Вадим, нет!
Я лечу вперед, наперерез ноге озверевшего хозяина и боль ударяет по ребрам, меня буквально разрывает, ударяюсь спиной больно, затылком, и мир затухает, последнее, что вижу, взгляд матери, направленный на меня.
Я просыпаюсь от солнечного луча, который светит в глаза. Встрепенулся, почувствовав страшную боль в ребрах. Едва дышать могу…
Поднимаюсь кое-как и маму вижу.
– Мама… мам…
Подхожу к ней, тормошу, а она лежит, и кровь… весь подол халата в крови… а я на руки свои смотрю, и они в багряных пятнах…
Я забыл про боль в животе и в голове, выбежал во двор с диким ревом волчонка.
– Помогите! Помогите!
Бегу, как вдруг нарвался на сына хозяина, почти взрослого, он смотрел на меня, на мои руки.
– Помоги! Мама там…
Только Петя лишь зубы свои скалит, на меня, как на отребье смотрит.
– Вали отсюда, ублюдок мерзкий, чего разорался?!
– Мама… там кровь…
Ноль реакции. А я не понимаю, хочу его за рукав схватить, но хозяйский сын бьет меня по губам так, что я чувствую вкус крови во рту. Смотрю в наглое лицо Петра Станиславского, и пелена перед глазами, вцепиться хочу, порвать его на куски, но холодный женский голос меня останавливает.