Лжесвидетель
Шрифт:
Что-то сиреневое поднялось во мне и не уходило, пока я не уперся в решетку Люксембургского сада. А что – сад, что – сад? Чем он лучше городского в Одессе? Ничем.
Просто Париж. Просто Люксембургский сад, и я, как дурак, стою на одной из его аллей и смотрю, как целуются студенты на скамейке взасос, и не знаю, куда мне деться.
Работа шла по ночам. По ночам раздавались это безумное «жу-жу-жу» и чужая приглушенная речь. Немцы пытались не разбудить Прагу. Но она уже давно проснулась, люди лежали в постелях и прислушивались.
Запретить
Ставни открывать по ночам не рекомендовалось, но любопытство превозмогало, и так по одному, по одному они выбегали во двор и, как чужие, пробирались через подворотню, чтобы выглянуть и подглядеть.
Немцы, как сахарную голову, облепили синагогу, они расчертила ее от вершины до основания, каждый сегмент отмаркировали и начали пилить по размеченному. Они не крушили ее, а пытались аккуратно разобрать и не перепутать, будто хотели еще раз собрать, но уже в другом месте.
– Зачем им это нужно? Стоило огород городить! Что они ищут там внутри? Может быть, мы вот так рядом с евреями живем, а ничего про них не знаем, или фюрер на самом деле рехнулся из-за евреев?
Грузовики стояли вдоль всей Парижской улицы притихшие. В кузовах были сложены обитые войлоком изнутри деревянные ящики. Это чтобы не изуродовать камни.
Гимм мог быть доволен. Его люди действительно пригодились, но не на фронте, а на работах по демонтажу синагог.
– Побаловать наших евреев, – говорил фюрер. – Там на острове хоть что-то должно напоминать им о Европе. А я помню эти славные синагоги в Праге. Да и время для евреев было славное. Пусть полакомятся.
Прага обойдется. В ней еще достаточно синагог.
То, что для этого пришлось лишить чехов независимости, не обсуждалось.^20
Было что-то такое стыдное в демонтаже синагог.
– Будто во сне с меня рубашку сорвали, – говорила Марта Янечекова.
Старо-новая синагога, уходящая глубоко в землю, чтобы потолки казались выше, а снаружи никто не заподозрил в желании возвыситься над другими домами.
Старо-новая синагога с барочной крышей, рядом с ратушей, на которой единственные в мире часы шли справа налево.
Можно перевезти камни, но как перевезти воздух между стенами, это пространство жизни, когда-то заполненное людьми?
А где сами эти люди? Почему сейчас ночью чехи нервничают, прислушиваются, а евреев нет у синагог? Где придурковатыйСемка, сторож, где раввин, жена раввина, цадики, меламеды, где самые верные прихожане?
Не узнать они не могли, почему не стоят у синагоги, отталкивая солдат и отчаянно крича? Где евреи?
– Все в порядке, – сказал пан Гонзелка. – Евреи продали синагогу.
– Что же будет? – спрашивала напуганная маленькая пани Гонзелкова.^21
– Построят другую.
– Так весь город могут вывезти, – шептались пражане по ночам.
– Кому
Нет-нет да и приходила в голову мысль, чем будут заполняться эти пустые места? Ведь Прагу не строили, ее отливали, выковывали, ошибки быть не могло, всё нужно, даже евреи.
Когда в саду выкорчевывают одно старое дерево, давшее мощные корни, надо помнить, что оно уже давно там под землей переплелось с корнями других деревьев и не затронуть не может. Дерево уходит, и его провожает весь лес.
А может быть, всё это только сказки, а раны затягиваются быстро?
Вот смотрите, умер человек, и уже кто-то другой на его месте. Даже из памяти вытесняет, потому что и память смертна. В Европе скоро не останется евреев, зачем тогда синагоги?
Все обретало смысл.
– Ух, возня, – жаловался группенфюрер СС Дитрих.^22 – Главное, нас просили не тревожить местное население, разобрать аккуратно. А как тут не шуметь? Это же камень, он тяжелый. А уж кладка у евреев так кладка. Чувствуется, что камень немец клал, евреи только платили. И хорошо, чувствуется, платили.
Он был прав, немцы, конечно, умели всё, но вот рушить синагоги они не умели.
Впрочем, как и строить, – кто бы им дал? Они умели поставить дом, прочный, по старинным правилам, мост воздвигнуть за ночь, найти воду, вырыть колодец, они много чего умели, но вот разбирать древнюю синагогу не умели – совсем новое дело.
И сейчас, облепив ее, как упыри, они соображали. Собственно, сообразили еще раньше, до них, в Берлине. Вся технология была разработана до мелочей, инженеры самые лучшие, но вот на месте оказалось, что синагога не готова к переменам. Она намеревалась так стоять еще несколько веков, она упрямилась и своевольничала.
И то, что с ней обходились бережно, как с невестой, или нет – внезапно разболевшейся, всеми уважаемой старухой, ее совсем не радовало. Она не просила ни разбирать ее, ни собирать, ни маркировать, ни складывать в ящики. И то, что это делают отборные части СС, а прорабом выступает сам Гимм, ее уж совсем не устраивало.
Она и знать не хотела этого маленького человечка в генеральской форме, находящегося на вершине блаженства.
Стены светились изнутри, будто маслом смазанные, матово светились.
Кажется, прикоснешься, и все на тебе останется, а смотришь – ни пылинки. Гладкие важные стены.
Прагу резали по живому без наркоза – ее не спросили. Чего спрашивать? Сколько в мире разрушенных гробниц, скульптур, храмов.
Одни руины. Это только евреи не могут свой храм забыть. Весь же мир давно сменил одежду и на прошлое не претендует. Какой Рим стоял, какой Рим! А теперь останки одни, да и те больше для устрашения – вот, смотрите, какая у нас была история! Была, да сплыла!
А у евреев она всегда с ними, вот что удивительно. Они все на своих плечах тянут. И храм выстраивали дважды и дважды теряли. Если надо, выстроят и в сотый раз.