М 3
Шрифт:
Не ответив — да и что тут говорить-то? — старший лейтенант присмотрелся повнимательнее. Блин, так он ранен! И если кровь на щеке — пустяк, видимо просто осколком стекла или мелким осколком оцарапало, то вот темная струйка в углу рта ему сильно не понравилась. Степан кое-как продвинулся еще немного вперед — пилотская кабина, к его удивлению, оказалась весьма тесной, суживающейся кпереди наподобие трапеции, и едва вмещала пару кресел и приборную панель с множеством каких-то рукояток и рычагов между ними:
— Э, летун, так ты раненый, что ли? Может, перевязать?
— Не нужно, штурвал бросать нельзя, и так еле-еле машину в воздухе держу.
Спорить Алексеев не стал: к чему? Теперь он и сам видел, что пилот тяжело ранен — на плотной куртке крови заметно не было, а вот брюки под ней уже подозрительно потемнели. Незаметно коснувшись пальцами края сиденья, Степан ощутил знакомую вязкую липкость. Ну да, все верно. Фигово, совсем-совсем фигово…
— А мы где вообще? Часом, к фрицам не залетим?
— В том-то и дело, что понятия не имею, — буркнул тот, коснувшись какого-то рычага, видимо изменяющего режим работы двигателя — в кабине стало немного тише. — Хвостовое сильно побило, курс изменить не могу. Можем и залететь, тут всего расстояния пару десятков километров.
— На карте покажешь?
Пилот невесело хмыкнул, судорожно облизнув окровавленные губы — насколько мог судить старлей, говорить ему становилось все тяжелее и тяжелее:
— А смысл? Когда «мессер» навалился, я сразу в сторону ушел, надеялся гаду прицел сбить. Да где там, это ж тебе не истребитель. Сейчас только по прямой лететь могу, поскольку рулей, считай, и не осталось. А вот куда именно лететь? Нечего мне ответить, ориентиров знакомых не наблюдаю. Хорошо, ежели хоть сесть сумею, да и в том не уверен. Ты лучше вот чего сделай, коль мертвяков не боишься: вытяни Ваську из кресла, а сам на его место лезь. Поможешь штурвал держать, левая рука почти не слушается. Педали пока не трогай, просто делай, что скажу, добро?
— Угу, — сдавленно пробормотал Степан, с трудом выволакивая тело погибшего из кресла и стараясь не глядеть на то, что осталось от его головы. Кое-как справился, основательно перемазавшись в чужой крови. Впихнув труп в каморку бортрадиста (больше оказалось просто некуда, уж больно места мало — не в десантный же отсек тащить?), морпех уселся в пилотское кресло, неуверенно взявшись за упруго подрагивающий штурвал. В лицо, выбивая слезы, били тугие струйки ледяного воздуха — пулеметная очередь прошлась по остеклению как раз на уровне головы. Сидящему слева от него летчику было попроще: и стекла с его стороны уцелели, и защитные очки имеются.
— Ты часом самолетом управлять не умеешь?
— Шутишь? Я и в кабине-то впервые в жизни. Так что нет, извини.
— Жаль. Ладно, тогда просто помогай, вдвоем, глядишь, и справимся. Если площадку отыщем.
Несколько минут ничего не происходило. Самолет худо-бедно пер вперед на единственном уцелевшем движке, лицо и сжимавшие штурвал пальцы — захватить с собой перчатки старлей не догадался — понемногу немели от холода, пилот молчал, плотно сжав окровавленные синюшные губы. Затем за спиной раздался едва слышимый в гуле мотора лязг открываемой дверцы, и в кабину заглянул один из двоих летевших вместе с ними осназовцев:
— Тарщ старший лейтенант, что тут у вас?
— Летим,
— Нормально с ним все, просто головой об борт приложился. Послал, вот, разузнать, куда это вы запропастились.
— Выяснил? Тогда слушай сюда, Леша — живо топай обратно, да держитесь покрепче, посадка будет жесткой. Только автоматы при себе не держите — я в хвосте чехлы от моторов видел, в них оружие замотайте, и мое тоже. Перед тем, как земли коснемся, сгруппируйтесь и в сиденья изо всех сил вцепитесь. Если не удержитесь и начнет по салону мотать, точно костей не соберете. И за товарищем капитаном присмотри, будь другом. Понял? Все, выполняй.
— А вы?
— А я товарищу пилоту помогу, ранен он.
Обежав кабину быстрым взглядом, осназовец молча кивнул, решив больше никаких вопросов не задавать — все было понятно и так. Снова лязгнула, закрываясь, дверь.
— Тебя как звать-то, старлей? — неожиданно подал голос летчик.
— Степаном, а тебя?
— А меня Анатолием. Вот что, Степа, как приземлимся, ты документы мои забери, они в нагрудном кармане. И планшет с картой тоже, пригодится. Там еще письма, на них обратный адрес. Как будет возможность, отпишешь моим, где и как погиб. Из машины меня не тащите, внутри оставьте, с ребятами. Кстати, их документы тоже возьми, не забудь.
— Толик, ты чего это? Нормально же все будет… — осознав, насколько неискренне прозвучала фраза, Алексеев смутился, замолчав.
— Вот и правильно делаешь, что молчишь. После посадки сразу уходите. Только гранату мне, ежели к тому времени еще не помру, оставь, — пилот замолчал, тяжело дыша — несколько длинных фраз дались ему нелегко. Покрытое бисеринками пота лицо еще больше побледнело, осунулось.
— А гранату-то зачем? — искренне не понял старший лейтенант.
— Да потому, Степа, что мы уже в немецком тылу, разглядел я тут один ориентирчик. Где-то северо-восточнее Новороссийска, приблизительно километров в десяти-пятнадцати от линии фронта, точнее не скажу. Карта в планшетке, полетный маршрут на ней отмечен, как к местности привяжешься, так и сориентируешься.
Помолчав, собираясь с силами, еще пару минут, Анатолий снова заговорил — медленно, словно бы обдумывая каждое следующее слово — на самом деле морпех понимал, что ему просто все труднее и труднее разговаривать:
— Слушай, а что ты там за песню имел в виду? Ну, когда товарищ твой пришел?
— Песню? А, понял. Так это ж знаменитая песня бомбардировщиков [5] , ее сам Утесов поет, неужели не слышал?
Степан достаточно немелодично — к более музыкальному исполнению ситуация как-то не слишком предрасполагала, да и шумновато было — пропел-проорал известный куплет:
5
Алексеев имеет в виду переведенную на русский язык американскую песню военных лет «Бомбардировщики» (оригинальное название «Comin' in on a Wing and a Prayer» — «летим на крыле и молитве»), написанную в 1943 году. Музыка Д. Макхью, слова Г. Адамсона, русский текст Т. Сикорской и С. Болотина. Первый и самый известный исполнитель — Леонид Утесов. На момент описываемых событий песни еще не существовало, о чем Степан просто не знает.