M&D
Шрифт:
Таким образом, убийца никак не мог сказать, что же его заставило пойти на преступление, он просто говорил (не без некоторой гордости) следующую фразу: «Что я? Я – киллер!»
Подчуфаров, в свою очередь, когда его прижали к стенке, также попытался переложить вину – с себя на исполнителя:
«А киллер – это престижно, говорит он мне. Вы представляете?! Нормальный человек может так сказать?!»
Морозко и раненый им оперативник Григорьев почти ровесники. Увы, нынешней молодёжи фигура преступника кажется куда более романтической и притягательной, нежели страж закона.
Слово было за судом. Следствие предоставило в его распоряжение исчерпывающие доказательства. Макара
И, возможно, следователь Галеев остался бы доволен результатами своей работы, если бы не два обстоятельства. Во-первых, Морозко вышел на суд как сложившийся рецидивист.
Во-вторых, суд превратился в шоу благодаря стараниям профессора Синельникова, бывшего предпринимателя, который с некоторого времени активно включился в работу партийного движения «Интеллектуальный резерв России», и завоёвывавшего электорат левацкими лозунгами. Узнав о предстоящем процессе, он добился, чтобы это был суд присяжных, и привлёк грамотных адвокатов.
Не имея возможности что-либо возразить против предъявленных улик, защитник приводил доводы, которые могли подействовать на кого угодно, но только не на профессионального судью.
«…Никита рос без отца, а тех многочисленных мужчин, которые приходили к его матери, глубоко презирал. В детстве он часто заставал мать в сильном опьянении. Но он остался с ней, даже после того, как его брат и сестра ушли из дома. Ему пришлось бросить школу, чтобы пойти на работу…
…Как знать, может болезнь толкнула его на преступление; а может, наоборот – преступление, спланированное и совершённое Подчуфаровым, спровоцировало развитие недуга. Медицине предстоит разобраться в скрытых причинах произошедшего…
…во всяком случае, в отличие от Подчуфарова, продолжающего отрицать свою вину, Никита Морозко, возможно, болен, но не безнадёжно. Посмотрите на него, он раскаивается, и его раскаяние искренно…»
И эта речь, рассчитанная разве что на плаксивых дур, сработала. Присяжные забыли о предыдущих двадцати семи эпизодах, где обвиняемый Морозко был в деле, так же как забыл о двух залитых кровью жертвах на лестничной площадке. И не приняли во внимание, что если исполнитель и не был профессиональным убийцей, то скоро станет. Морозко был отправлен на принудительное лечение, хоть обвинитель и настаивал на переосвидетельствовании, справедливо полагая, что результаты медкомиссии – дело рук Синельникова, всё-таки он профессор медакадемии. После процесса никто не стал подавать кассацию – родственников, или других заинтересованных лиц, у Рукавишниковых не оказалось. А газеты запестрели заголовками:
«Справедливость восторжествовала благодаря Интеллектуальному резерву России», «Ещё одна жертва произвола властей спасена», и т. д.
У сотрудников милиции, видевших Морозко, было стойкое ощущение, что когда-нибудь произойдёт другой эпизод, эпизод его борьбы против того мира, в который ему закрыт доступ, потому что он недоучившийся, недоразвитый, потому что все вокруг говорят человеческим языком, который ему непонятен. Ему хотелось туда проникнуть оттого, что там были деньги, хорошие квартиры и автомобили, там были недоступные женщины. И его побуждало даже не только это, а ещё и какое-то смутное осознание того, что есть другая, лучшая жизнь, для перехода в которую достаточно перешагнуть через трупы неспособных защищаться людей. В этом заключалась его отвлечённая ошибка – в этом желании уйти от тех условий жизни, в которых он родился и вырос. Он наивно полагал, что для осуществления этой цели у него в руках есть оружие – нунчаки. Он рассчитывал, что случайное вмешательство провидения в лице Синельникова введёт в заблуждение следователя, суд, и всех остальных. Партийный функционер,
И Морозко не мог понять, что не только убитые им мать с дочерью Рукавишниковы были беззащитны, но и он сам беззащитен перед миром, как ребёнок, и что за эту отчаянную и незаконную попытку изменить существующий порядок вещей в конце концов заплатит своей собственной жизнью. Он был осужден заранее, и судьба его была давно предрешена, каковы бы ни были обстоятельства его существования. Конечно, так же как и в этом случае с газетным объявлением, всё покажется случайным: возможно, другое объявление или заказ бригады, другой уголовный эпизод. Но внутренний смысл этих случайностей останется неизменным, и будет таким же, если вместо них будут другие. Это не изменит ничего, или почти ничего.
И позже, наверное, люди, которые отправят его на тот свет, не испытают к нему ненависти, и не будут воодушевлены жаждой мщения. Просто в том, что он перестанет существовать, будет легко доказуемая справедливость, – того же порядка, что и своеобразная логика его жизни. Конечно, она чрезвычайно далека от классического торжества положительного начала над отрицательным. Но никто никогда не терял времени на объяснение Никите Морозко разницы между добром и злом и глубочайшей условности этих понятий. И тем более не станет объяснять его неправоту, отправляя в небытие.
«Зачем судить, отстреливать, как бешеных собак!» – сказал Малинин после процесса. Галеев в ответ цыкнул, но в душе поддержал мнение оперативника.
Глава 84
Две недели Таня ходила необычайно задумчивая, невесёлая. Она осунулась, стала жаловаться на круги под глазами. На вопросы матери отвечала сумбурно – бессонница, головные боли, беспокойство по поводу внешности и что-то про мальчиков. Арина разыскала психолога в городском «Центре планирования семьи», задала ей вопросы, та что-то посоветовала. Но, придя домой, и дав дочери квалифицированные советы, Арина обнаружила, что называется, трудности перевода. И, после двух таких же неудачных консультаций, она, подавив Танино сопротивление, привела её к врачу.
Подойдя к кабинету, Таня прочитала надпись: «Эксперт. Ирина Соковня». В голове возникли самые разные ассоциации, эх, как бы она сейчас пошутила! Однако промолчала, понимая всю торжественность минуты. Толкнув дверь, Арина зашла первой, Таня вслед за ней. Выглянув из-за спины матери, она увидела сидящую за столом женщину в белом халате, в возрасте около 50 лет, которая, оторвавшись от бумаг, подняла голову и повернула к посетителям своё лицо, напоминающее физиономию старого лесного сторожа.
Таня прыснула, подумав о том, что иначе и не могла выглядеть «эксперт Соковня»; почувствовав же строгий материнский взгляд, сделала, как говорили в школе, «морду кирпичом».
Арина представила врачу Таню, а ей – врача. Мать и дочь заняли места, начался приём.
– Итак, детка, расскажи мне о своих проблемах.
– Вот, я хотела спросить средство для похудения, – сказала Таня, с трудом сдерживая смех.
– Я же говорила маме – велотренажёр.
– Но вы советуете похудеть с помощью велотренажёра для того, чтобы не уменьшилась грудь. Но при похудении грудь в любом случае уменьшится. Есть какой-то тренажёр для грудных мышц?