M&D
Шрифт:
– Это исключение из правил, дружище. Скоро лавочка прикроется.
И неожиданно переменил тему:
– Ну а что твой друг Данила Лошаков?
Андрей удивленно посмотрел на него – при чём тут Данила?
– Скользкий тип, завистливый, – сказал Второв и уткнулся в блокнот.
Андрей пожал плечами – ну есть немного. Вспомнились взгляды, которыми Данила одаривал Второва, когда тот расплачивался за девок, за выпивку. Были у него эти барские замашки. Данила всегда подмечал, фиксировал мельчайшие детали поведения, всему придавал какой-то скрытый смысл. Его поразило, как элегантно и непринужденно друг Андрея расстаётся с деньгами. Значит, у этих волгоградских парней денег куры не клюют, значит, они на пару что-то мутят, значит… и множество других «значит».
Ещё раз перелистав блокнот, Второв, улыбаясь, повторил, что выйдет
Хорошо зная Второва, Андрей понял, что за обтекаемой фразой «ненужные сложности» кроются очень серьёзные проблемы, связанные с людьми, о существовании которых лучше не знать, и выразил надежду, что, беря деньги в работу, его друг осознает всю ответственность, просчитает всё до мелочей, одним словом – не подведет. Второв дал слово.
Из бухгалтерии вышла Алина в джинсовом комбинезоне, подчеркивающем её живот, и уселась в кресло напротив Андрея. Он быстренько сделал приветливое лицо:
– О, привет! А ты чего там так долго пряталась? Как здоровье, как дела, малыш уже рвётся наружу?!
Отвечая на приветствие, она поинтересовалась, когда Андрей обзаведется потомством, и не скучно ли им вдвоём с женой.
– Займусь этим вопросом сегодня же, с первыми лучами темноты, – ответил он.
– Вижу, как сжимается твое мужское самолюбие – мы, считай, ведем со счетом 2–0. А что ты тут говорил про Рыбникова?
Второвы сверлили его своими взглядами, и Андрей почувствовал себя, как на допросе – примерно так же, как на кухне у Рыбниковых. Алину интересовало, как выглядит Рыбникова, что за ремонт в квартире главврача железнодорожной больницы, на какой он ездит машине. Андрей отвечал, что Алевтина Яковлевна старается – не так давно у них появился запоздалый первенец, а беременность проходила очень сложно; ремонт у них в квартире средний – всё хорошо, не более того, не хватает изысканности, а ездит главврач на старом ржавом «Ситроене».
Пожимая руку на прощание, Второв спросил, предлагал ли Рыбников бартерную сделку с продукцией ЖБИ. С трудом скрывая удивление, Андрей ответил равнодушно, что «было дело», но это слишком привлекательно, чтоб оказаться правдой, и поинтересовался, что думает Второв по этому поводу.
– Ты прав, херня всё это. Твой Рыбников половине города пытается слить свой бартерный понос, – озвучил Второв свои мысли.
Андрея долго не покидало тягостное ощущение. Что-то здесь не так.
«…Твой Рыбников половине города пытается слить свой бартерный понос…»
«Как бы они не снюхались, – забеспокоился он. – Но это слишком очевидно, чтоб оказаться правдой. Затасканный сюжетец – парни сначала рубятся в капусту, затем братаются, увлажняя рукава слезами, и целуясь в дёсны до изнеможения».
Глава 31
Если Вениамин Штейн и доверял своему компаньону, то почему-то это тщательно скрывалось. Несмотря на недостаток времени, он ни разу не попросил зайти к клиентам, находящимся в Казани, Краснодаре, Саратове, Самаре, куда Андрею приходилось ездить в командировки от Эльсинора. Единственный клиент, которого он замкнул на Андрея, был заместитель главного врача по хирургии Ставропольской краевой клинической больницы. Объёмы продаж по Ставрополю были мизерные, и, видимо, Штейну было неохота туда ездить самому.
В волгоградском кардиоцентре Андрею было разрешено посещать старшую операционную сестру, которая делала заявки, и заведующую аптекой, принимавшую товар.
– Ты умеешь разговаривать с женщинами, можешь их расположить, тебе и карты в руки, – говорил Штейн, словно издеваясь.
– Да, разумеется, я бесконечно ценю беседу с пожилыми женщинами, – усмехался Андрей.
Единственным сотрудником Совинкома была Олеся Мищенко, невысокая хрупкая 19-летняя девушка, голубоглазая и светловолосая, с правильными чертами лица – что называется, ангельская внешность. Она была отобрана из пятнадцати кандидаток на должность бухгалтера. Но согласилась выполнять по офису любую работу. На собеседование она явилась
Штейн делал ей неуклюжие комплименты, и, находясь в офисе, казалось, готов был освободить её ото всякой работы, развлекать, поить чаем и кормить шоколадками. Узнав, какая ей назначена зарплата, он предсказуемо ужаснулся:
– Какой ужас! Почему так много?!
Андрей возразил: неужели полторы тысячи рублей, что эквивалентно пятидесяти долларам, это много для человека, который, считай, работает за троих? Поворчав, Штейн успокоился, и вернулся к этому вопросу при очередном дележе прибыли. Внимательно изучив смету расходов, включающую, кроме зарплаты бухгалтера, другие офисные расходы, он пересчитал доходность сделок, вычел из полученной суммы заниженную втрое сумму издержек за истекший месяц, разделил на два, и невозмутимо заявил, что «должен получить эти деньги на руки».
Андрей под вежливой улыбкой скрыл недоумение и выдал требуемую сумму. Он давно уже заметил заранее отрицательное отношение Штейна ко всему, что касается расходов. Конечно, нужно было объясниться – либо они компаньоны и делят поровну прибыли и убытки, либо Штейн получает доход только со своих сделок, и не вмешивается в другие дела. Однако, такой спорный вопрос опасно было подвергать случайностям беседы, так как подавляющее большинство сделок обеспечивал Штейн, а «других дел» было очень мало. Ему и не нужен был равноправный компаньон, для него единственный смысл затеи состоял в том, что он мог позвонить Андрею в любое время суток, дать поручение, будучи уверенным, что его выполнят. Структура для него стала полностью прозрачной и контролируемой, в других местах такого не было, там ему не создавали таких комфортных условий, конечно, рады были тем сделкам, что он приносил, но при этом отводили роль обыкновенного менеджера по продажам. А на Совинкоме Штейну давали почувствовать, что он тут полновластный хозяин.
Андрею пришлось маневрировать, чтобы не вешать на себя все издержки – занижать доходность по своим личным сделкам; не выдавать комиссионные до получения согласия на то, какими будут условия обналичивания – Штейн никак не касался этого вопроса, и можно было говорить любые цифры; и так далее. Месячная сумма расходов, отображаемая в официальном отчете, оставалась неизменной даже тогда, когда реальные расходы превышали её в десять раз. Олесе было сказано, чтобы молчала о том, сколько она на самом деле получает.