М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество
Шрифт:
К тем же годам несомненно относится и то место из шестой главы „Тихого пристанища“, где речь идет о славянофилах и где отношение к ним настолько неприязненное, каким оно не могло быть у Салтыкова конца пятидесятых годов. Про славянофилов говорится здесь, „что у них только и света в окошке, что Москва“, а про одного провинциального славянофила, который „в поддевке ходит и бородку отпустил“, один из положительных типов повести отзывается так: „как себЯ-то, баринок, ты исковеркал, так и землюто русскую исковеркать мнишь!“. Это снова приводит нас к 1863–1864 гг., когда подобные отзывы Салтыкова о славянофилах можно было не один раз встретить на страницах его статей в „Современнике“.
Наконец, последнее место: попав в город Срывной, Веригин отправляется с визитами к местным властям и в том числе к предводителю дворянства, который „с благоговением, хотя и не без робости отозвался о тверском благородном дворянстве (увы, это было в ту пору, когда и т. д.)“. Тут у Салтыкова хронология
Все эти многочисленные, хотя и косвенные, хронологические указания позволяют притти к вполне определенному выводу: повесть „Тихое пристанище“ была начата в конце 1857 или начале 1858 гг. — быть может, как продолжение тем, намеченных в „Губернских очерках“; Салтыков продолжал писать и обрабатывать ее в 1858–1862 гг., к последнему из которых относится главная часть окончательной обработки дошедшего до нас текста; но и позднее, в 1863–1865 гг., он возвращался к этой повести, дополнял ее целым рядом мест, которые явно не могли быть написаны ранее. Мы полагаем, что именно о „Тихом пристанище“ говорил Салтыков в письме, к Некрасову из Пензы от 8 апреля 1865 г., обещая приехать осенью в Петербург и подчеркивая: „в Петербург я, наверное, привезу повесть“ [189] . Но повесть эта, над которой Салтыков работал почти десять лет, так и не появилась в печати; строгий судья своих произведений, Салтыков увидел всю слабость этой своей последней попытки в области „психологической беллетристики“ — попытки уже не первой, но всегда кончавшейся для него неудачей. Создав новый род литературы, он напрасно пробовал состязаться с Тургеневым в старом типе психологических повестей, к которым с этих пор уже никогда не возвращался.
189
«Письма», т. I, № 35. К этому надо прибавить, что в о6ъявлении «Современника» на 1865 год был обещан «роман Н. Щедрина»
Неудачная по литературному выполнению повесть „Тихое пристанище“ представляет, однако, значительный интерес при изучении последовательного развития всего творчества Салтыкова. Начатая непосредственно вслед за окончанием „Губернских очерков“, повесть эта была тесно связана с ними и по описываемому быту, и по теме. Мы уже не один раз говорим о ней, исследуя отношение Салтыкова к расколу и раскольникам, — сперва как судебного следователя в Вятской губернии, а потом и как автора рассказов из раскольничьего быта в „Губернских очерках“ (см. выше, гл. IV и V). „Тихое пристанище“ самым тесным образом связано и с этим бытом, и с этими темами. Герой повести, Веригин, попадая в глухой провинциальный город Срывной, являющийся центром раскола, становится невольным действующим лицом в эпизодах, связанных с правительственным гонением на раскол. Он оказывает главарю местного раскола, старику купцу Клочьеву, значительную „услугу“ (так, между прочим, и названа шестая глава), предупреждая его о готовящемся ночном обыске, подробному описанию которого и посвящена следующая глава. Услуга эта должна была, повидимому, стать узлом дальнейшего фабульного развития повести, ею как раз на ней и обрывается дошедшая до нас часть рукописи (если предположить, что повесть была закончена Салтыковым). Отношение к расколу здесь уже совсем не то, каким оно было еще в „Губернских очерках“, не говоря уже о следовательских „рапортах“ Салтыкова в 1854–1855 гг.; городничий и следователь, производящие ночной обыск, нарисованы в самых темных тонах — и нет сомнения, что Салтыков вспоминал о собственных своих подобных, подвигах, когда писал эти страницы.
Уделив так много внимания хронологии повести, скажу, теперь кстати несколько слов и о „географии“ этого произведения, действие которого происходит в городе Срывном университетской К — ой губернии. Несмотря, однако, на такое ясное указание на Казанскую губернию, Салтыков под Срывным несомненно имеет в виду город столь близкой ему Вятской губернии. Характеристика города Срывного изобилует подробностями: стоит он „на высоком и обрывистом берегу судоходной реки“, сразу от него начинается „неисходный лес, который… тянется отсюда вплоть до Ледовитого океана“; это — „богатый промышленный город“ и в нем „десять тысяч жителей“. Все эти подробности завершаются „самой характеристической особенностью города“, которая „заключается в том, что он стоит на углу, где сходятся рубежи трех губерний, и вместе с тем представляет
Итак, город Срывной — есть тот самый город Слободской, в котором Салтыкову в свое время пришлось бывать, производя следствие по раскольничьим делам; кстати упомянуть, что почти с таким же правом, Срывной может дешифрироваться и как Сарапуль, к которому в равной мере подходят указания текста. Но все это — мало существенные мелочи; главным здесь является лишь утверждение, что речь идет о Вятской губернии и личных впечатлениях Салтыкова. Интересное подтверждение первому обстоятельству дает изучение черновиков рукописи, первые строки которой относят действие рассказа к „городу С***“), над которым потом вписано: „Срывной, Крутогорской губернии“. Таким образом черновая рукопись явно открывает, что речь идет о Крутогорске — т. е. Вятке.
Впрочем изучение рукописи этого произведения Салтыкова приводит и к другим, еще более интересным выводам. Скажу сперва об одном из них. Беловая рукопись „Тихого пристанища“ начинается сразу со второй главы фразой: „В такомто городе появился в 1857 году молодой человек, по фамилии Веригин“. В рукописи сперва стоял 1858 год, а потом вместо 8 поставлено 7. Это показывает, что рукопись относится не ранее, чем к 1858 году. В цитировавшейся выше фразе — „Известно, что у нас лет пять тому назад“, речь шла, как мы знаем, о биржевой горячке в 1857 году, что относит время написания этой фразы к 1862 году; но в рукописи вместо нее сперва стояло — „года три или четыре тому назад“, а это показывает, что Салтыков года через два после написания последних слов, переправил их, приводя рукопись в окончательный вид.
Но и это все — сравнительно мелочи, лишь подтверждающие те выводы, к которым мы пришли выше, устанавливая хронологию „Тихого пристанища“. Зато громадный интерес представляет изучение черновиков повести „Мастерица“, являющейся первой редакцией „Тихого пристанища“. Как первая редакция, она начата была в конце 1857 или в начале 1858 года, и в ней мы находим глубоко интересное для нас резкое и определенное отношение Салтыкова к вопросу о расколе. В начале первой главки этой первой редакции находится замечательное место о расколе, уже не включенное Салтыковым в „Тихое пристанище“. Из этого места видно, что Салтыков отрицательно относится к расколу не по причинам религиозным, не по соображениям политическим, а только по „гражданским“ побуждениям. Раскольники, по мнению Салтыкова, представляют собою аристократическую касту, отлучающую от себя всякого, не принадлежащего к ней. Фанатичность раскольников, их пристрастие к „букве“ и отвращение их ко всем инаковерующим Салтыков считает заслуживающими „полнейшего омерзения“. Этим он отвечает на сомнения читателей, для которых „обнаружение так называемых тайн расколов может показаться неприличным и несвоевременным“. Из этой фразы можно заключить, что повесть „Мастерица“ и должна была заключать в себе такое „обнаружение“.
Такое же отношение к расколу продолжается в чистовом, тоже автографическом списке рукописи этой повести; при описании летнего, пришлого населения города Срывного говорится про „изуверов раскола, под видом смиренно и страннического подвига всюду рассевающих коснение, невежество и какоето бессердечное хладнокровное ожесточение“. Интересно отметить, что фраза эта потом была зачеркнута Салтыковым.
Вообще же повесть „Мастерица“ должна была, повидимому, явиться памфлетом против раскола, совершенно расходясь в этом отношении с позднейшей своей редакцией, повестью „Тихое пристанище“. По бумаге и почерку видно, что „Мастерица“ писалась почти одновременно с последними рассказами из „Губернских очерков“; резкое отношение к расколу характерно для Салтыкова, еще не ставшего на ту новую точку зрения, с которой он относится к этому явлению в „Тихом пристанище“.
Когда Салтыков подверг окончательной обработке эту свою повесть (а я считаю достаточно установленным, что центр такой обработки падает на 1862 год), то для него весь этот быт провинции, раскола и следственных дел был уже, поистине, „делами давно минувших дней“, на которые можно было бросить беспристрастный взгляд. Из памфлета против раскола, повести „Мастерица“, появилась апология раскола и памфлет против административных мер борьбы с ним — повесть „Тихое пристанище“. Оба эти варианта одной повести чрезвычайно интересны, говоря нам о переломе во взглядах Салтыкова на этот вопрос. Перелом этот можно приблизительно отнести к 1858 году, когда в „СвЯ-точном рассказе“ он выразился уже с достаточной определенностью.