М7
Шрифт:
...Часто Ильдар забывался в вечернем мареве и ему начинали мерещиться могильные курганы, озябшие странники в ночной Сирийской пустыне, откуда-то доносилась музыка, звучали цимбалы, потом в своих туманных видениях он находил в песке флягу с водой, покрытую инеем. От воды пахло вереском и полынью. Утолив жажду, он снова оказывался на поросшей сорняками могиле дочери во Львове. Он опускался на колени и начинал с ненавистью вырывать амброзию. «И тут она поросла! И тут, проклятая!» - кричал он, надрывая связки, пытаясь выкорчевать все с корнем, чтобы продраться через бурьян и рассмотреть на плите эпитафию. Ильдар смахнул грязной и морщинистой рукой валежник, но имени дочери так и не увидел - холодный безымянный камень без срока жизни и охапка лиловых хризантем под
А потом Ильдар переводил взор на груду сорняков и понимал, что срывал не амброзию, а ландыши. Ландыши, и с какой ненавистью срывал. Тут появлялась Сабина и с предосудительным взглядом грозила отцу указательным пальцем. Журила, потешалась, улыбалась и покидала его фантасмагории под аккомпанемент органа, она наигрывала в воздухе токкату и фугу ре минор, кисти скользили по пустоте, и все в этом мире обращалось музыкой.
С музыкой приходил немой закат - он опускался в западной части Львова... Но, засмотревшись на небо, Ильдар просыпался уже в Москве. В том саду среди вишен и нежилых домов с пустыми одинокими окнами. На сей раз его заставили очнуться легкие шаги. Они послышались за занавесом кустов шиповника, те тут обильно разрослись, отделяя каждую скамейку от соседней колючей оградой. «Чужак в моем мире!» - подумал Ильдар, не открывая глаз. А ведь раньше он был единственным хозяином этой безлюдной пустоты, где, скрывшись от всхлипов и возгласов, от гудения и жужжания машин, можно было услышать ветер и надеяться однажды разобрать его слова.
– Я часто вижу вас здесь!
– послышалось из-за кустов. По ту сторону ливня из лепестков вишен.
– Я называю это место садом скорби! И вы скорбите! Я же вижу!
И все в Ильдаре всколыхнулось от женского голоса. Молодого. Он открыл глаза и понял, что в своей дреме сполз на деревянные доски скамьи, и забрался на них с ногами, подложив под голову смятый фланелевый пиджак.
Когда ветер сбавил порывы и перешел в режим затишья, убрав белесый заслон, Ильдар смог различить собеседницу. На соседней лавке сидела молодая девица со светлой, как будто намазанной побелкой, кожей, подведенными иссиня-черным глазами. Сами же глаза были голубыми с фиалковым отливом. Девица листала книгу короткими, местами обгрызанными ноготками. Черные волосы были убраны в тугой промасленный пучок, который она завязывала аптечной резинкой. Взятой из прошлого века.
– С чего вы взяли, что я скорблю?
– Ильдар сам не понял, зачем начал отрицать очевидное. «Старый дурак» - пронеслось у него в голове.
– Ну что, я не вижу, что ли?! У вас мешки под глазами. Уже пожелтевшие. Плачете. И давно. Меня не надо обманывать - я вас не знаю. И никому не расскажу. Хотите - даже забуду. Прямо сейчас. Дайте мне одну минуту!
– девица уставилась в одно из помутневших окон. И губами что-то бормотала - отсчитывала шестьдесят секунд.
– Ну все! Забыла!
Она сделала вид, что продолжила листать книгу. Ильдар потянулся в карман мятого пиджака за очками, чтобы разобрать название: Charles Robert Maturin «Melmoth the Wanderer».
За несколько часов до этой встречи девица вынесла книгу из Библиотеки иностранной литературы, которая находилась в десяти минутах ходьбы - вниз по Яузской набережной. Вынесла, естественно, тайком. Положила книгу под черный кардиган, и, локтем прижимая его полы, чтобы не выронить в самый ответственный момент, побрела прочь. Она часто так делала - брала книги из читального зала, те, что стояли на полках для общего доступа или у соседа, и бежала в соседние сады, где в тишине погружалась в готический мир, полный темной романтики и светлой грусти.
Спустя пару часов девица возвращала книги в библиотеку, вставляя между страниц лист из сада, в котором читала. Так в библиотеке образовался свой волшебный гербарий. Эти листья помнили руки той, что их срывала, и мысли, которые сквозь пальцы проникали в них навсегда.
– Я дочь недавно схоронил!
– решил объясниться Ильдар и заплакал.
– Плачьте. Я даю вам обещание - я сохраню ваши слезы в тайне.
– Девица прикрыла книгу,
– Я не знаю, как это может помочь - но разделите со мной полдник.
Ильдар послушно взял предложенное и острым наконечником черенка разрезал киви на две аккуратные части, сок брызнул на светлые брюки, и он улыбнулся.
– Я не скрываю слез! Хотя признаюсь, плачущий мужчина - не самое лучшее зрелище.
– Ильдар протянул ей половину киви назад.
– Тогда зачем вы прячетесь в саду скорби?
– девушка покопалась в сумке и нашла вторую ложку. На этот раз пластиковую.
– Я не хочу ни с кем их делить, это последнее, что у меня осталось.
– Выпустил он из себя на тяжелом вздохе.
– А я с вами киви поделилась - так что мы квиты. Но, если хотите поплакать в одиночестве, я могу уйти.
– Девица засобиралась для виду.
– Останьтесь. И простите, что я не дал вам спокойно почитать книгу.
– Я вас заранее за все прощаю. Кстати...
– Девица подняла с земли сумку и, с пару минут покопошившись, достала со дна небольшого размера скомканный клочок бумаги. Когда она своими тонкими пальцами в брутальных перстнях его расправила - стало ясно, что это чек из магазина.
– Пришлось подобрать валяющийся на дороге чек, чтобы успеть записать. Вы же знаете, что если оттуда - она показала пальцем на верхушку старой осины, хоть как-то вносящую разнообразие в изобилующий вишнями сад, - что-то диктуют, то лучше сразу накропать на листке. Там два раза не повторяют! Ну же!
– она протянула ему чек.
– Берите! Я уже собиралась его выкинуть, а тут вы! Не правда ли, это знак судьбы, или во что вы там верите. Может, это вам просили передать...
Ильдар и девица уже вместе покосились на верхушку осины. И снова задул ветер, чуть не вырвав исписанный клочок из ее рук. Ильдар испуганно взял его и попытался разобрать почерк. Он искал в нем подобия, чтобы хоть одной буковкой, закорючкой или запятой он походил на Сабинин.
– А может, это ветер вам продиктовал?
– спросил, улыбаясь, Ильдар.
Но девица ничего не ответила и лишь, вернув ему благосклонную и благодатную улыбку, выпорхнула из сада скорби.
От нее пахло смертью и ладаном,Терпким погребом, маслом сандаловым,Пахло горем от мягкой руки.Я ее целовал тихим утром в преддверии зари.Я пытался понять, для чего она носит черное,Что за горе и сколько слез было пролито.И она вдруг ответила ласковым шепотом:«Я вчера хоронила любовь,Что дана была Богом и дьяволом.Пусть теперь плачет кто-то другой».Когда Ильдар дочитал строки стихотворения, он попытался найти незнакомку глазами... Она вышла из сада скорби сквозь тучную арку и перешла улицу в один шаг - рывком, как будто перепрыгивая из одного мира в другой. Мысли Ильдара путались и ворочались внутри головы. С одной стороны, начинало казаться, что все случившееся ему померещилось, но как тогда быть с листком, который он сжимал в потных ладонях? С другой стороны, его мистической и религиозной части думалось, будто Бог послал ему темного ангела (Ильдар считал, что светлого не заслужил), ворвавшегося в его одиночество и хоть на миг разрушившего бессердечную пустоту, которая захлестнула его с головой и нестерпимо долго не давала возможности вырваться. Ильдар потрогал лоб, чтобы удостовериться, нет ли у него жара, посмотрел на циферблат, уж не умер ли он - пронеслось у него в голове.