Мачеха (сборник)
Шрифт:
Люди-то они стоящие, а главное — свои люди! Сказать бы просто: «Точно, мужики, всю мою жизнь — и заводскую, и семейную — словно трещиной раскололо…» И про детали Виктор Захарович справедливо намекнул… Забыл уж Григорий Антонович, когда ему сложный заказ поручали. А он и не просил. Не надеялся он теперь на себя. На золотые свои умелые руки. Ни силы, ни точности, ни верности в них не стало.
Авторитет… Не в том дело, что давненько исчез с заводской Доски почета его портрет, что уже дважды обошли его на выборах, не включали
Другое хуже. Гошка Савельев, пропойца, хулиган, на днях подошел, хлопнул свойски по плечу, предложил скинуться на двоих.
И Рогачев с Тереховым, подонки, тунеядцы, подходят теперь запросто, как свой к своему. Как к ровне подходят!
И в семье неладно. Еще год назад, бывало, Мария плакала, ругалась, уговаривала его не пить. А потом, как Веруська сбежала и с матерью он поругался, замолчала. В доме словно только что покойника вынесли. Не тянет теперь домой. Опостылело все.
А в конце-то концов, не каждый же вечер он пьяный приходит и скандалит тоже не всегда.
Если разобраться, не так уж много от семейных требуется: не лезть на рожон, когда видишь, что человек выпивши… В других семьях и не такое творится…
Ну Мария… больная, точно, даже с работы пришлось уволиться, а ребятам чего не хватало? Ни разу пальцем не тронул, трезвый словом плохим не обидел, одевал обоих, как картинку, ни в чем отказа не имели.
А как они его любили! Когда портрет его на городской Доске почета вывесили, Мария говорила, каждый день в центр бегали, на папку любоваться.
Однажды по радио передавали репортаж о его цехе. Он сам и думать забыл о передаче. Лежал в воскресный день на диване с газетой, а Веруська услышала, завизжала: «Тихо! Слушайте!!! О папке передают!!!»
Серега, тот в чувствах своих сдержанный, даже улыбаться от радости стесняется, а Верка, как передача закончилась, шлепнулась на отца сверху, как тигрица, обхватила за шею, растрепала всего, зацеловала, а ведь большая уже дуреха была, годов четырнадцать, не меньше.
А Мария стоит в дверях, к косяку привалилась, смотрит на него, а глаза синие-синие и слезами налились — от радости… На него и на ребят глядя…
Вечерами дом, как улей, гудел. К Веруське подружки набегут, у Сергея в боковушке чего-нибудь мальчишки мастерят…
А когда начал он выпивать, перестала дочь подруг в дом водить и сама вечерами подолгу нигде не задерживалась— боялась мать одну оставлять… А у него все чаще стали выпадать ночи, когда колобродил он и бушевал часами и сон не мог его повалить.
Так получилось и в ту проклятую ночь. Помнил смутно, что рвался куда-то бежать, а Мария, Веруська и Сергей висели на нем, пытались удержать.
И не то он кого-то грубо толкнул, не то его кто-то по лицу смазал — свалился он, уснул мертвым сном, заспал все, что произошло. А на другой день, проспавшись к обеду, узнал, что Веруська уехала, а проще сказать, сбежала с Леней Кружилиным.
Мария тогда сильно приболела. Пришлось Григорию Антоновичу съездить в деревню за матерью.
Мать Григорий Антонович очень уважал. Она была справедливая, а это качество он ценил в человеке превыше всего.
Жизнь матери досталась трудная. Овдовела она двадцати семи лет, замуж больше не пошла — молодая, здоровая, красивая, пронесла свое вдовье звание, ничем его не замарав, потому что нужно было ей вырастить трех сыновей. Первенца Павлушу и двойнят-близнецов Мишу и Гришу.
Без отца сыновей растить нелегко, но парни у нее подрастали работящие и послушные.
Только подросли они не ко времени. Грянула война, и из троих вернулся к матери один младший из близнецов, Гриша. Григорий Антонович.
Демобилизовавшись, Григорий Антонович в деревне не остался. Уехал в город, поступил на завод, встретил Марию.
Каждый год отпуск они проводили в деревне, у матери. А когда народились Веруська и Сергей, мать подолгу гостила у них.
Каждый приезд ее для семьи был праздником. Больше всех любил бабушку Сергей. Не зря ревнючая Верка называла Сережку «бабиным сыночкой».
На этот раз, горько оплакав с Марией нелепое Веркино замужество, присмотревшись к неладной их жизни, мать сурово сказала Григорию Антоновичу, когда были они один на один:
— Ты, Гришенька, Манькиного ноготочка не стоишь… Она, дура, любит тебя, все твои подлости покрывает, жалеет тебя… Тебе бы поберечь ее, не заради ее самой или детей, а заради своего собственного интересу… Ты же пропадешь без нее…
Слова эти очень обидели Григория Антоновича. Два месяца как мать у них гостила, он сдерживал себя, натуру свою ломал. Всего раза два пошумел выпивши… Но разве на них угодишь? Все равно в доме ни шутки, ни смеха, как раньше бывало.
А мать старым своим умом никак не могла понять, что Гришеньке-то ее пятый десяток к концу идет. Что поздно теперь его уму-разуму учить, на праведный путь наставлять… И не след невестку против родного сына натравливать…
И он сорвался. Пришел во втором часу ночи. Велел Марии горячего сготовить, пошел к Сергею в боковушку, но тот, стервец, завернулся с головой в одеяло, отвернулся к стене.
Мать тоже к столу не вышла, хотя, конечно, не спала.
И вот от этого молчания, от этого их безмолвного бунта, накатило такое зло, такая охватила обида… Видимо, вся выпитая за вечер водка в тепле в мозги ударила. Дальше он ничего почти не помнит… Матери вроде бы показалось, что он Марию хочет ударить, она Марию собой загородила…