Мадам Хаят
Шрифт:
Я знал, что больше никогда не найду такую, как она. И как ущербна жизнь без нее…
— Ты… — сказал я, но не смог продолжить.
Мадам Хаят посмотрела на меня и сказала:
— Давай выпьем еще.
Зверство, полное жажды насилия, проникло в нашу повседневную жизнь, как бы мы ни пытались вычеркнуть его. Мадам Хаят рассказала мне о последнем документальном фильме, который посмотрела. Документальный фильм о водяных насекомых, которые ловят рыбу и едят лягушек крупнее себя. Существа, называемые разнокрылыми стрекозами, спариваясь,
Позже, в одну из ночей в начале весны, когда все стало еще сложнее и внезапно разыгралась метель, она сказала: «Увези отсюда Сылу». И добавила, что «дни, когда мы могли спасти себя поцелуями, закончились». В мерцающем танце дрейфующих снежинок, скрывающих весь город, раздался голос торговца бузой, словно из прошлых столетий. Она радостно сказала: «Буза идет!» и, даже не подумав прикрыть голые плечи, открыла окно и окликнула продавца. «Зачем ты так говоришь? — спросил я, попивая пахнущую зимой бузу. — Ты что, уже позабыла про стрекоз?» — «Ах, Антоний, — сказала она, — знаешь, они так мало живут, — а потом, как всегда внезапно сменив тему, спросила: — Хочешь еще корицы?»
На следующей неделе произошло то, что повлияло на всю нашу жизнь: Сыла получила паспорт. После смерти Поэта она почти каждый день ходила в паспортный стол, в суд, к адвокату. В конце концов ей помог старый полицейский, который нашел ее досье и сказал: «Нет же запрета на выезд, почему паспорт конфисковали?» И отдал ей документ с запиской, что паспорт возвращен владельцу.
Чтобы отпраздновать это событие, мы пошли отведать мидий с пивом. Сыла была очень радостной.
— Пойдем сегодня посмотрим на жителей деревни, — сказала она.
В последнее время мы все чаще заходили «в гости к сельчанам». Наши с ней роли также изменились. Теперь я вел себя жестче, все больше получая удовольствие от насилия. Если бы все сложилось иначе, я, возможно, никогда бы не заметил своей склонности к насилию. Я держал ее за оба запястья и прижимал к кровати, пока она твердила: «Я — женщина». Ребячество первого дня превратилось в игру, волновавшую нас обоих.
— Якуб вчера опять поймал меня возле университета, — сказала она, покуривая сигарету, — сказал, что проезжал мимо. Он был так настойчив, что мне стыдно было отказаться и я опять поехала туда, где, как он думает, находится наш дом, а потом возвращалась на автобусе.
— Полиция знает, где ты живешь, уже нет необходимости ему врать…
— Пусть так… Если донесут, где он высаживает меня, то придут снова. Лучше, чтобы он не знал.
Сыла затянулась сигаретой, смакуя ее, как заядлый курильщик.
— Он купил машину побольше, что-то вульгарно шикарное… И нанял водителя. — Улыбнулась. — Угадай, как зовут водителя?
Я припомнил имя отца Сылы и сказал:
— Муаммар?
— Ты недооцениваешь Якуба.
— Тогда как?
— Якуб.
— Его водителя зовут Якуб?
— Да.
—
Она нахмурилась.
— Когда я что-то выдумывала?
— Его водителя и правда зовут Якуб?
— Да говорю же тебе — Якуб… Целая комедия. «Поверни направо, Якуб!» — «Как вам будет угодно, Якуб-бей!»
— И что он рассказывает?
— Они расширили свой бизнес. Его старший брат стал главой района, а окрестные муниципалитеты раздают им заказы. Он хвастается, что залил асфальт на одной и той же дороге пять раз. «Сылочка, — теперь он зовет меня Сылочка, — деловая хватка очень важна. Легко делать деньги, если есть деловая хватка». Так и сказал. По его словам, жизнь в стране еще никогда не была лучше.
Потушив сигарету, она посерьезнела.
— Фазыл, — сказала она, и я уже выучил, что, когда она собиралась сказать что-то важное, она начинала с «Фазыл».
— Я получила свой паспорт, поехали отсюда… Эти Якубы не дадут нам жить здесь.
Я промолчал, и она продолжила:
— Мы еще можем получить стипендии в университете, где учится Хакан. В общежитии есть даже комнаты для пар. Будем оба учиться и работать. Может, ты станешь там ассистентом и останешься в университете. Крестьян и богов заберем с собой.
— Не знаю… А моя мама?
— Она приедет к тебе позже. Ты все равно не видишь здесь свою маму. А позвонить можно и оттуда.
Я замолчал и задумался. Она, повернувшись, смотрела на меня.
— Нам не обязательно жить вместе только потому, что мы собираемся вместе уехать, — сказала она. — Мы можем жить отдельно, если хочешь. Не чувствуй себя обязанным.
— Почему ты так говоришь?
— Не знаю… ты не выглядишь заинтересованным, возможно, у тебя что-то другое на уме.
Я прижал ее к кровати за запястья.
— Я несу чепуху.
— Фазыл…
— Я несу чепуху.
— Фазыл…
— Я несу чепуху.
— И я.
— Ты действительно несешь ерунду. Как тебе пришли в голову такие мысли?
— Не знаю… Ты видишь, как мы живем, ты видишь, что случилось, но тебе не хочется ехать.
— Потому что я размышляю… Думаю о деньгах, о своей матери, об учебе. Я размышляю, как нам справиться с этим.
— С меня хватит, — твердо сказала она, — я уезжаю. А ты думай. Захочешь — поедем вместе. Но я не могу больше оставаться здесь, все время бояться, переживать о том, что с нами будет. Я устала бояться.
Она уходила обиженной, сказав лишь: «Подумай хорошенько». «Я подумаю», — ответил я. На самом деле она была права, я тоже начинал уставать. У меня никогда не будет такой богатой жизни, как раньше, но я тосковал о жизни, в которой мои руки не потели бы от страха, когда я редактирую статью. Безмятежность, которую обещало место, где рассвет не является временем арестов, меня очень привлекала, но я не мог решиться. Я также осознавал, что приближается время, когда мне придется принять решение. Но я не мог.