Мадам Хаят
Шрифт:
Когда на съемочной площадке объявили перерыв, я вместе с остальными вышел в коридор. В конце коридора располагался небольшой буфет. Я купил там тост с чашкой чая. Сел на один из пластиковых стульев у стены. Рядом со мной сидели две женщины в узких юбках и очень вульгарно накрашенные. Их обтягивающие блузки без рукавов, казалось, прилипли к телу. Они разговаривали между собой, как будто меня не существовало. Одна из них спросила: «Кто решает, кому сидеть за ближними столами? Камеры чаще всего показывают тех, кто возле сцены». Другая, засмеявшись, ответила: «Нужно понравиться помощнику режиссера,
Я разозлился, усмотрев в этом оскорбление для мадам Хаят, и мне было одновременно стыдно за то, что я услышал. Они были совсем не похожи на знакомых мне женщин и на тех, о которых я читал в книгах. Осознав, что нахожу прелесть в их вульгарности, я тут же торопливо соскочил с места и направился в зал.
После окончания съемок я вышел раньше всех. Возвращался в одиночестве. Я боялся наткнуться на парней с палками, но, может, было еще слишком рано, и их не оказалось поблизости. Подходя к дому, я поспешно двигался сквозь толпу, расталкивая людей и опасаясь наткнуться на старых друзей.
Большинство встречных людей были молоды. От девушек приятно пахло, аромат их духов чувствовался даже в густом мареве улицы.
Я прошел в свою комнату. Там меня ждали три крестьянина в черных костюмах. Я и позабыл о них. Они собирались на танцы, а я вышел на балкон и посмотрел вниз. И хотя день был выходной, людей оказалось меньше, чем обычно.
Мадам Хаят не пришла и на следующий день.
Съемки начались. В зале погас свет, зажглись прожекторы, за сценой вспыхнули сине-фиолетово-пурпурные огни. Пока шло первое выступление, я услышал, как за моей спиной открылась дверь, кто-то вошел и робко сел по другую сторону моего стола. Это была девушка. Я не мог разглядеть ее лица, так как она смотрела прямо на сцену. Она сидела на краешке стула, даже не откинувшись на спинку, совершенно неподвижно. И никому не аплодировала.
В перерыве, когда в зале зажегся свет, я повернулся, чтобы разглядеть ее, и в тот же момент девушка повернулась ко мне. У нее были благородные черты лица. Это первое, что приходит в голову при взгляде на нее: благородные черты. Нос словно из гладкого мрамора, тщательно вырезанный скульптором, тонкий с пухлыми ноздрями. Густые брови, заостренные к кончикам. Слегка удлиненные глаза с густыми ресницами. Большие и темные, в которых видна мысль, не имеющая совершенно никакого к вам отношения. Глаза человека, который смотрит на вас и не обращает на вас ни малейшего внимания. Широкий и светлый лоб. Пышные черные волосы, ниспадающие на плечи мерцающими локонами. Губы, которые на первый взгляд кажутся чувственными, а на самом деле, наоборот, сжаты максимально строго. И этот взгляд свысока, абсолютно застывший, взгляд неприятный и оскорбительный.
Несовпадение лица девушки с окружающими образами было настолько невероятным и удивительным, что на мгновение у меня возникло ощущение, что через какую-то брешь в своем сознании я попал в нереальный фантастический мир. Такого лица не могло быть в этом зале. Но оно здесь. Как-то же оно здесь очутилось.
— В буфете снаружи есть чай и тосты, — сказал я. — Я возьму себе, тебе взять?
— Тосты
— Вкусные.
— Нужно выйти в коридор, чтобы поесть, или можно здесь?
Казалось, ей не хотелось выходить, присоединяться к зрителям. Я не знал правил этого места, но сказал:
— Мы можем поесть здесь.
— Хорошо, — ответила она мне.
Я вышел в коридор. Беспокойный гул нарастал. Статисты сегодня были немного странными, некоторые дамы в длинных бальных платьях, некоторые одеты в дешевый ситец. Мужчины, в основном пожилые, аккуратно причесанные, в разномастных галстуках, кокетливо смотрели на дам. Две женщины, которых я видел накануне, зажали в углу помощника режиссера. По его лицу блуждала нахальная улыбка. Дамы прижимались к нему, одна нашептывала что-то, двумя пальцами теребя воротник его рубашки.
Я отвернулся.
Взяв два чая и два тоста в буфете, я поставил их на пластиковый поднос и вернулся в зал. Девушка сидела так, как я ее оставил, как будто совсем не двигалась, даже не дышала. Взяв тост с чаем, она произнесла «мерси». Таким тоном, словно разговаривала с горничной.
— Ты студентка? — спросил я.
— Да.
— Что изучаешь?
Нехотя, словно не желая говорить, она промолвила:
— Литературу.
— Я тоже изучаю литературу, — взволнованно сказал я.
Она недоверчиво посмотрела на меня. Изящно откусила от тоста, задумчиво вглядываясь в мое лицо:
— Если бы у тебя был выбор, какие пятнадцать страниц из мировой литературы тебе хотелось бы написать?
Я понял, что это проверочный вопрос, как рисунок со шляпой в «Маленьком принце». Если я дам правильный ответ, мы будем друзьями, если нет — она потеряет ко мне интерес. Я пытался сообразить, какой ответ понравится девушке, но когда понял, что это невозможно, то решил высказать свое мнение без утайки:
— Главу «Проходит время» из романа «На маяк» [2] .
Я смотрел, как первоначальное потрясение на ее лице превращается в улыбку.
— Хороший выбор, — ответила она.
В этот момент в зал вернулись зрители, погасли лампы, зажглись прожекторы.
— Как тебя зовут? — тихо спросил я.
— Сыла, а тебя?
— Фазыл.
— Хорошо.
Мы повернулись к сцене. Я разглядел давешних женщин, которые теперь сидели за одним из столиков рядом со сценой.
2
«На маяк» (1927) — роман Вирджинии Вулф, одно из наиболее знаковых модернистских произведений первой половины ХХ века.
После того как съемки закончились, мы с Сылой вышли вместе, не проронив ни слова.
— Куда ты теперь?
— Я сажусь на автобус вон там, но мы можем немного пройтись до следующей остановки.
По пути она поведала мне свою историю. Упоминание романа «На маяк» помогло мне завоевать ее доверие, и она решила не ставить меня в ряд с «этими», о которых говорила с нескрываемым отвращением.
— Однажды ночью полиция обыскала наш дом, — сказала она.
Ее отец был владельцем большого холдинга, они жили в коттедже, окруженном садом.