Мадам Казанова
Шрифт:
Зима в России наступила рано. Лондонскую прохладную погоду и венский морозец невозможно было даже сравнивать с тем пронизывающим холодом, от которого я едва не окоченела в Санкт-Петербурге. Временами мне казалось, что мой нос вот-вот отвалится, что у меня деревенеют ноги, а пальцы на руках никогда уже не будут чувствовать, как раньше.
Князь Долгорукий смеялся надо мной.
— Вот погоди, голубушка моя, скоро грянут настоящие холода, — ласково говорил он, целуя мой покрасневший нос. — Воздух будет колкий, как лезвие ножа, ударят трескучие морозы, все вокруг засыплет снегом, и волки станут выть возле самого города. Вот тогда
Но я с трудом переносила начало зимы. В такой холод Красотка и пекинес категорически отказывались выходить на улицу гулять, для них пришлось оборудовать в доме искусственный садик. Для этого пол в одной из комнат присыпали песком, покрыли слоем дерна с травой и поставили здесь и там небольшие деревца в кадках; здесь поддерживалась ровная, приятная температура. Собаки с восторгом приняли этот теплый, принадлежавший им одним мир. Мне повезло гораздо меньше. Несмотря на шубу из соболя и обилие теплого рысьего, лисьего и норкового меха, несмотря на меховые рукавицы, муфты и сапожки, я замерзала, стоило только оказаться на улице. Теперь я понимала, почему все здесь пьют водку, и сама даже начала прибегать к этому согревающему средству. При этом мне невольно вспоминалась леди Гвендолин и ее бренди. Ведь сравнительно не так давно я впервые попробовала преображать реальность с помощью крепких напитков — сейчас все это вообще казалось мне воспоминанием из другой жизни. Лицо Уильяма и всю его фигуру в пастельных тонах размыло временем в моей памяти. Зато я отчетливо видела перед собой Джеймса с его веснушками, чувственными губами и морщинками вокруг глаз, появлявшимися, когда он смеялся. Я подумывала, что надо бы как-нибудь написать ему, а в следующую минуту уже забывала об этом. Сейчас прошлое казалось мне таким далеким — за исключением, разумеется, Наполеона. Ведь даже в Санкт-Петербурге о нем то и дело говорили. И здесь я не могла забыть о нем.
Россияне так радовались, встречая Новый год, словно это был праздник сотворения мира. Я не участвовала в этих торжествах. Сославшись на головную боль, я лежала в своей украшенной серебром спальне, слушая треск мортирных выстрелов, крики, смех и пение гуляющей толпы. Я успокаивала собак, с перепугу забравшихся ко мне под одеяло, и думала о Карло, который сейчас в своем безукоризненном фраке предстал, наверное, перед императором Францем в его венской резиденции Хофбург. Я представила облетевший сиреневый куст, под которым покоилась Малышка. Интересно, удалось ли Морису как следует устроиться во Франции? Я подумала о недалеком Кронегге и отвратительном Лохайме. Где только не пришлось мне уже побывать, и кто знает, куда еще может забросить меня судьба. Интересно было бы увидеть, что делает сейчас в Париже Наполеон. Может быть, принимает гостей во дворце Тюильри вместе с супругой, прославившейся своей красотой? Я представила себе его светлые глаза и его нежную улыбку. Когда-то он обещал подарить мне Париж — вместо этого я получила Санкт-Петербург. Я задула свечу и опустила голову на мягкие подушки. Начинался новый, 1802 год. Что принесет он Наполеону и что принесет он мне? Совершит ли он в этом году свою первую ошибку? Удастся ли мне завоевать расположение императора?
И вот наконец наступил момент, когда у меня появилась эта возможность. Князь Долгорукий передал мне приглашение на небольшой званый обед в императорском дворце — обед в узком кругу.
— Ты должна предстать там во всей красоте, — принялся убеждать он меня, горя от нетерпения похвалиться перед остальными гостями «своей зазнобой». — Купи все, что тебе для этого понадобится. Главное — ты должна быть красивой. Я хочу, чтобы ты произвела там впечатление.
Впрочем, это было именно то, чего я хотела сама. Несмотря на мороз, я объездила весь Санкт-Петербург в поисках того, что мне требовалось.
Я, разумеется, не могла соперничать со столичными петербургскими дамами, сверкающими самыми невероятными драгоценностями. В их украшениях переливались всеми цветами драгоценные каменья размером с грецкий орех или свисали поразительной длины нити жемчуга, их платья, включая самые старомодные, тотчас же превращались в изысканные туалеты — и покрой, и ткань словно переставали существовать, сами по себе отступая перед этим блистательным великолепием. Поэтому я решила появиться во дворце вообще без всяких драгоценных украшений. Мне хотелось сделать так, чтобы ошеломило само платье, а я в этом платье заставила гостей вообще забыть о существовании всяких украшений.
И я нашла то, что искала. Это была ткань, словно сотканная из мечты: шелк лунного цвета с вышитым кружевным узором, украшенным мельчайшим жемчугом. Портниха работала день и ночь. После примерки платье пришлось чуть-чуть переделать, затем я снова примерила его, и наконец оно было готово.
Очень глубокий вырез окружали многочисленные сборки, подчеркивавшие линию груди. Мерцающая ткань мягкими складками спускалась к отделанным жемчугом серебристым туфлям и образовывала сзади шлейф, который придавал особую выразительность всем моим движениям. Длинные белые перчатки и доходившая до пола накидка из песцового меха довершали мой туалет.
На подготовку к званому обеду во дворце у меня ушел целый день. Я приняла ванну в горячем молоке, наложила на лицо маску из меда, ароматных трав и яичного желтка, а затем осторожно стала ополаскивать все это ледяным шампанским, пока не возникло ощущение легкого покалывания кожи. Открытую часть груди я припудрила золотым порошком, тщательно подвела глаза и подкрасила губы. Взглянув на себя в зеркало, я была вполне удовлетворена результатом. Если император сочтет теперь, что мне недостает драгоценностей, он не настоящий мужчина.
Но император Александр оказался все же настоящим мужчиной. Когда, опираясь на руку князя Долгорукого, я приблизилась и присела в низком поклоне, глаза императора вспыхнули, на губах появилась обворожительная улыбка.
— Мой дорогой Павел, — сказал он приятным голосом, — да ведь ты привез в Санкт-Петербург настоящую звезду.
Князь Долгорукий покраснел от удовольствия. Император обратился ко мне:
— Мадам, мне еще не приходилось встречать женщины красивее вас. Ваши глаза сверкают ярче всех бриллиантов в этом зале.
— Ваше Величество, я счастлива слышать это от вас. — Я опять сделала реверанс.
— Для меня не может быть ничего более приятного, чем сделать вас счастливой. — Голос императора понизился. — Прошу вас подарить мне третий танец после обеда.
Несмотря на обычную ревность князя Долгорукого, явный и недвусмысленный интерес ко мне императора Александра нисколько не обеспокоил его. Даже наоборот — во время обеда он старательно откидывался на спинку стула, чтобы не мешать императору разглядывать меня.
Внимание ко мне императора не осталось незамеченным другими гостями. Дамы посматривали на меня с притворной ласковостью, а то и с завистью и раздражением. Во взглядах мужчин чувствовались интерес и благосклонность, а также тщательно скрываемое вожделение.
Когда после первых двух обязательных танцев император Александр подошел ко мне, общий шум голосов моментально стих и превратился в негромкий шепот. Император и я танцевали в одиночестве в центре зала, в то время как другие пары держались ближе к стенам и больше смотрели на нас, чем сами танцевали.