Мадам Казанова
Шрифт:
— Да как это может быть? — запротестовала я. — Наполеон никогда особенно не заботился о Джозефе, а единственный талант Луиджи всегда заключался в том, что он мог съесть больше других. Но ведь это еще не означает, что он способен управлять страной.
Карло холодно ответил:
— Для Бонапарта достаточно того, что Джозеф и Луиджи — его братья. И именно Бонапарт будет думать за них, а они станут лишь исполнять его волю. Впрочем, они еще разочаруют его, поскольку не смогут долго удерживать свою корону. Да и сам-то Бонапарт — с Божьей помощью — не намного дольше сохранит свою. Если Россия с ее численно превосходящей армией вмешается сегодня… —
И Россия вмещалась. Император, готовый к «защите в высшей мере славного и справедливого дела», объявил войну Франции.
Неисправимая оптимистка, я уже было поверила в то, что моя цель близка. Но от моего оптимизма вскоре не осталось и следа. После нескольких мелких стычек русская армия потерпела сокрушительное поражение у города Фридланда. А еще через несколько дней пал Кенигсберг — последняя прусская крепость. И эта война также оказалась безнадежно проигранной! Вновь было заключено перемирие — и вновь Наполеон, как победитель, смог продиктовать свои условия.
Я чувствовала себя такой измученной, словно сама побывала в этой битве и сама ее проиграла. В комнате с задернутыми шторами было темно. Я оставалась весь день в постели — мне никого не хотелось видеть, ничего не хотелось слышать, ни о чем не хотелось думать. Хотя я никого не видела и не слышала, мои мысли все равно не давали мне покоя. Отчаяние, возмущение, покорность судьбе — все смешалось в моей голове. В этом состоянии мне пришлось даже загибать пальцы, чтобы сосчитать годы своей жизни. Хотя я много раз перепроверяла это, мне все равно не верилось, что вот уже целых тринадцать лет я безуспешно преследую Наполеона своей ненавистью. Тринадцать лет я расходую на это свою силу, молодость, наконец, жизнь. Я безумно устала. Мои нервы были напряжены до предела. И тут мне показалось, что я отчетливо слышу голос моего отца: «Тот, кто отказывается от мести, теряет свою честь. Лучше умереть, чем жить без чести». Ведь это мой отец учил меня закону вендетты, и памятью отца я поклялась отомстить. Отказаться от этого невозможно. Я должна жить ради вендетты или умереть ради нее. Я никогда не освобожу себя от своей клятвы.
Послышался стук в дверь. Мой дворецкий Борис сообщил мне о том, что с визитом пришел Карло и что у него какое-то срочное дело. Хотя я была несколько раздосадована, все равно почувствовала удивительное спокойствие и новый прилив сил. Мне стало вдруг совершенно очевидно, что главное для меня — терпение и настойчивость. Время играет здесь второстепенную роль. Если я потратила на это тринадцать лет жизни, то вполне могу выдержать еще столько же, даже больше. Вендетта никогда не устаревает.
Я оделась, причесалась, с помощью пудры и румян привела в порядок лицо. Мне хотелось скрыть следы своей недавней слабости и пережитого отчаяния и было стыдно за то, что я позволила себе утратить контроль над собой.
Карло ожидал меня в гостиной, беспокойно расхаживая взад и вперед по комнате.
— Прошу извинить за то, что потревожил тебя, невзирая на состояние твоего здоровья, — торопливо проговорил он, — но полученное мной известие заслуживает внимания. Для всех нас наступил переломный момент.
— Это хорошее или плохое известие? — не выдержала я.
Карло устало махнул рукой.
— Плохое. Бонапарт и император Александр договорились встретиться в Тильзите. И эта встреча может — я вынужден даже сказать «будет» — иметь катастрофические последствия.
Я села и взяла Красотку на руки, ее тепло и шелковистость
— Продолжай, — попросила я Карло. — Расскажи мне все, что тебе известно об этом.
— Бонапарт отправил Талейрану — своему министру иностранных дел — письмо, в котором есть такие строки: «Мир в Европе будет обеспечен лишь тогда, когда Франция и Австрия либо Франция и Россия объединят свои усилия. Лично я считаю, что союз с Россией обещает стать очень выгодным для нас…»
От волнения на лбу Карло выступила испарина — он нервно провел по лицу рукой.
— Теперь Бонапарт может заставить императора Александра делать все что угодно. Он приложит все силы к тому, чтобы перетянуть императора на свою сторону. Бонапарт постарается произвести на него впечатление, ослепить, сбить с толку разными выдумками. И я боюсь, что император не устоит перед Бонапартом, ведь в его характере так тесно переплелись честность и безоглядная амбициозность, идеализм и лукавство. Он вполне может преподнести нам всем сюрприз и воспылать любовью к тому, что еще недавно так осуждал. Если Бонапарт добьется своего и император вернется в Россию его другом, тогда… тогда наша работа здесь была напрасной и нам придется все начинать сначала.
Наши труды оказались напрасными. С этих императорских соревнований по взаимному обольщению император Александр вернулся в таком восхищении от Наполеона, в какое только может привести легковерную красотку ее изобретательный соблазнитель.
Как мне впоследствии стало известно, у Наполеона остались не менее яркие — почти восторженные — воспоминания об этой встрече. В письме своей супруге, прекрасной Жозефине, он писал:
«Я очень доволен Александром и надеюсь, что он мной тоже. Если бы он был женщиной, я бы, вероятно, сделал его своей любовницей».
Хотя с учетом ярко выраженного мужского начала Наполеона и Александра следует исключить всякую подобную возможность, внезапно вспыхнувшее страстное чувство этих двух монархов друг к другу остается весьма неестественным и в чем-то явно нездоровым.
Последние недели лета я провела на даче князя Долгорукого. В это время император Александр, переполняемый самыми нежными чувствами и дружеским расположением к Наполеону, прибыл в Санкт-Петербург. Ожидавший его там прием сразу же охладил восторг Александра — церковь и дворянство яростно выступили против «совершенного в Тильзите предательства», а собственная мать императора с отвращением отказалась «обнять друга Бонапарта». Стараясь укрыться от явной и скрытой критики в свой адрес, император Александр поспешил уехать в свою летнюю резиденцию и в результате оказался совсем рядом со мной. О его готовящемся визите я узнала заранее, поскольку князь Долгорукий внезапно получил приказ выехать в Москву.
Едва он скрылся из виду, как через сад с задней стороны дома прискакал император. При встрече с ним я не выразила никакого неудовольствия — выказывать свое настроение перед императором, каковы бы ни были отношения с ним, не позволено никому. Благодарность за его милостивое присутствие и благосклонность — вот единственное допускаемое чувство. Простому смертному вы вполне можете высказать все, что думаете о нем, можете сделать ему замечание или отказать в чем-то. Но любой упрек в адрес монарха граничит с государственной изменой. Вот почему я встретила его с радостной и почтительной улыбкой, безмерно благодарная за честь быть удостоенной высочайшего визита.