Мадам Помпадур. Некоронованная королева
Шрифт:
– Нас могут обвинить во всем?
– Уже обвинили.
– А как же король, неужели он тоже считает нас виновными в его болезни?
– Король слишком слаб, чтобы отстаивать еще и ваши интересы, он покаялся перед королевой и исповедался. Пока об этом не узнали в Меце, уезжайте. Простая карета готова, задерните занавеси и сидите тихо до самого Парижа.
– Нам в Версаль?
– Боюсь, что в свое имение, во всяком случае пока. Поспешите.
Герцог удалился, чтобы не заметили его общения с опальной фавориткой, а дамы уставились друг на дружку, пытаясь привести чувства в порядок. Лорагэ вдруг возмутилась:
– Нет, мы не виноваты,
Шатору прижала пальцы к вискам:
– Кто станет в этом сейчас разбираться? Герцог прав, главное успеть сбежать, пока не обвинили во всех королевских грехах и не закидали камнями.
– Кам… кам… камнями?! Нет, я никуда не поеду! Они не посмеют переступить порог этой спальни, здесь все же аббатство! Мы просто пересидим здесь, пока все успокоится, а потом вернемся в Версаль. Король придет в себя и нас защитит.
– А если нет? Поехали!
Несмотря на свои возражения, мадам Лорагэ послушно двинулась следом за своей сестрой, однако, канюча:
– А драгоценности? А гардероб? А мои любимые собачки?
– Все привезут следом, Ришелье распорядится. Поспешим.
Скромная карета пробиралась по узким улицам Меца. Через открытые из-за огромного наплыва народа двери большого кафедрального собора Сент-Этьен доносились звуки непрекращающейся службы за здравие Многолюбимого. Солнце, выбравшись из облаков, ярко осветило роскошные цветные витражи Сент-Этьена, которыми так гордились горожане Меца, называя свой собор «Светильником Бога».
Но ни благостные звуки, ни яркое солнце не могло обрадовать двух дам, тихонько сидевших в углах экипажа. Сестры Нейль – мадам де Шатору и мадам де Лорагэ – спешно покидали ставший вдруг негостеприимным Мец, стараясь, чтобы никто не догадался, чья скромная карета движется к выезду из города.
Не удалось – то ли кучер выкрикнул что-то выдавшее хозяек экипажа, и народный гнев немедленно обратился против дам, стали раздаваться крики с требованием вытащить потаскушек и разделаться с ними, словно те виноваты в болезни короля. Обвинения обеим сестрам в распутстве и обиде королевы уже доносились со всех сторон, горожане, кто смог дотянуться, пинали и толкали карету, грозившую попросту развалиться на части.
Большего ужаса и стыда сестры не испытывали в жизни. Все же экипажу удалось пробраться сквозь разъяренную толпу, но неподалеку от самого Меца они были вынуждены остановиться, потому что теперь плохо стало Лорагэ. Толстуха попросту лишилась чувств.
Долго пробыть на постоялом дворе, который был оскорбителен уже самим своим захудалым видом, дамы не смогли, за ними пристально следили люди епископа. Немедленно прибыло распоряжение удалиться от двора как можно дальше. Пришлось, едва приведя в себя мало что соображавшую от страха Лорагэ, двигаться дальше. Сообщение о том, что их лишили даже статуса статс-дам, настроения и уверенности в завтрашнем дне не прибавило.
В одном из городков по пути в Париж дамы едва не были растерзаны возмущенной толпой. Всю ответственность за беспутное поведение своего короля народ возложил на его любовниц, за самого Людовика беспрестанно молились, сообщений о состоянии его здоровья ждали с нетерпением, то ликуя, если становилось хоть чуть лучше, то стеная, если положение ухудшалось.
Дамы ехали в Париж, а сам Людовик действительно находился между жизнью и смертью целую неделю. Ему то пускали кровь, то давали слабительное, на некоторое время становилось легче,
Но улучшения не наступало. Людовик отправлял одного за другим гонцов за своим доктором Демуленом, которому доверял больше других, но тот все не ехал.
И вот когда конец казался уже совсем близким, в королевской спальне появился лекарь, которого никто не звал и никто не знал. Как ему удалось проникнуть в тщательно охраняемую по приказанию герцога Ришелье спальню, осталось загадкой, которую, однако, разгадывать никто не собирался.
Этот лекарь был весьма непрезентабельного вида, но очень решителен. Он попросту разжал зубы его величеству и влил в утробу слабеющего короля огромную дозу рвотного. Следующие часы Людовика рвало почти беспрестанно, когда в желудке уже ничего не оставалось, короля снова поили большим количеством воды, и рвота начиналась снова.
Зато через час больному заметно полегчало. Измученные беготней и суетой слуги и присутствующие в недоумении оглянулись: решительного лекаря и след простыл. Зато Людовик спокойно спал; хотя бледность заливала его щеки, дыхание было ровным и спокойным.
С этой минуты началось выздоровление короля. Через день приехавший в Мец Демулен сказал, что жизни его величества уже ничего не угрожает. По всей Франции снова зазвонили колокола, только теперь уже не тревожно, а радостно: король выжил, он поправляется!
– Конечно, нужно было прогнать проклятых баб и покаяться!
– Вот что делает покаяние!
– А все эти бабы виноваты, блудницы проклятые!
Под горячую руку не одна виновница мужниных рогов получила по заслугам. А те, кто промышлял развратом, оказались вынуждены попросту притихнуть на время.
Людовик лежал на постели, обессиленный и задумчивый. После обильной рвоты состояние его улучшилось, вернулась способность воспринимать происходящее вокруг, и король задумался, что же действительно случилось. Пусть для всех его спасло покаяние и примирение с королевой, он-то сам понимал, что это было жестокое, но необходимое действие незнакомого лекаря. Значит, все-таки отравление? Но чтобы понять, кто это мог сделать, для начала нужно делать вид, что он ничего не понимает.
И король старательно прикидывался очень слабым и больным еще пару дней. Потом неожиданно встал и… отправился в армию, но теперь безо всяких сопровождающих дам. Королеве, растерянно поинтересовавшейся, ехать ли с ним, ответил довольно резко:
– Обойдусь без вас.
Вместе с тем король призвал к себе герцога Ришелье, на отставку которого вместе с фавориткой надеялись очень многие.
Сам Ришелье, до смерти кардинала Флери надеявшийся на пост премьер-министра, но его не получивший, зато оставшийся первым дворянином королевских покоев, тоже беспокоился о возможных последствиях болезни его величества лично для себя. Должность первого дворянина давала ему очень многие привилегии, главной из которых была возможность допускать или не допускать к королю неугодных самому Ришелье людей, доводить или не доводить до его сведения ненужные новости. Потерять столь сильное по влиянию место было очень нежелательно.