Мадам танцует босая
Шрифт:
Чудеса! Много картин они с Васей делали в год раньше, пятиэтажная кинофабрика его почти простаивала сейчас в Москве, но все это не сравнимо с тем, что открывается взору. Неужели надо было все-таки ехать в Америку тем пароходом, на который спешил его далекий родственник — вместе с ним они добирались уж почти как двадцать лет назад до Москвы из забытого Богом пыльного Херсона. Сейчас уж поздно паковать чемоданы. Сейчас там правят другие храбрецы. Да и… — он кивнул Пете на верхний столбик газетного листа:
— А по-ихнему исполни, милый друг.
Студент блеснул очками и затараторил. Ожогин озадаченно смотрел на кругляшки очков — в них отражались газетные картинки — и продолжал думать: «Эдакое
— А про усатого прочти, — попросил он переводчика.
— Балет. Пантомима. Или шекспировские могильщики раскопали клад в виде вечного клоуна? «В» и «К», Александр Федорович, с большой буквы. Чарли Чаплин скоро завоюет всю Европу. Он заставил рыдать тысячный зрительный зал, который за секунду до слез икал от смеха…
— Есть еще подробности?
— В этом номере нет, но я могу поискать.
— Да, на сегодня хватит, в следующий раз. Останетесь к ужину, Петр Никитич?
Так шел день за днем. В феврале еще несколько раз выбрались в Ялту. Дачников и беглецов от столичной жизни было совсем немного. Ресторации закрыты. На одной из улиц, размокшей от частых дождей более других, на стене скособоченной мазанки увидели совсем уж доисторическое объявление — «Спиритические фотографии м-сье Манже».
— Бог мой, это же старые трюки с двойной экспозицией — изготовление фотоальбомов, населенных духами почивших родственников! Не может быть, что они продолжают тут промышлять этой низкой придумкой. Уж лет как пятнадцать подобные предприятия сошли на нет… Зайдем? — Ожогин сделал знак шоферу остановиться и подать назад. Маневр привел к тому, что левые колеса увязли в канаве.
— Э, нет, Саша. Даже не уговаривай и сам не думай, — отозвался Чардынин.
Ожогин смотрел на прибитый к стене холст, по загрунтованной поверхности которого прыгали буквы и кривлялся рисунок: из клубов дыма торчала тренога и фотоаппарат, почему-то склоненный вбок, как голова повешенного. Александру Федоровичу показалось, что за мутным окошком мелькнул свет.
— Какая-то чертовщина. И правда, не пойдем — пошлем Петю, он юноша безотказный.
Автомобиль газанул и, откинув дугу из грязи, двинулся дальше.
Через день Петя, хохоча в кулачок, рассказал следующее: его посещение лавки фотографа-спирита совпало с приходом туда полицейского пристава.
— И дальше было целое представление, фарс и шапито воедино! Пристав точно знал, куда идти и что искать, а я, прикинувшись газетчиком, следовал за ним. Сообщаю: комната, обитая черной тканью, манекен, одетый в тюль, и в чулане за просцениумом расставлены десятка три кукольных голов с разными париками и всякой театральной мишурой на лицах — где усы штук по пять на одной физиономии, где глаза — пары по четыре. Все, знаете ли, готово для макияжа головы несчастного покойного, чьи родственники жаждут фотографий духа. И еще много других аксессуаров из всех областей человеческой деятельности — ракетки, грабли, перья, книги, лопата, швейная машина, даже зубоврачебное кресло! Полагаю, пока усопшие были живы, ими так родственнички не интересовались… Это, знаете ли, чеховиана какая-то на черный манер! — тут Петя уже давился от смеха.
И Ожогин, и Чардынин первый раз видели его в таком возбужденном состоянии, и Василий Петрович пытался незаметно сделать знак прислуге, чтобы принесли чай или успокоительные капли.
— Но-но-но, господа! В каком положении полиция! Оказывается, эту шайку — работают две персоны, турки, называют себя «торговцами утешения», — так вот, их разгоняют
Петю уложили на диван, положили на лоб влажное полотенце и до вечера не беспокоили. На следующий день он пришел в себя, снова сделался собран и тих, но как только дело касалось перевода про синематографические трюки, в глазах его появлялось беспокойство.
Звали иногда Ожогина в гости на соседние дачи, но он отказывался, мотивируя нездоровьем. Петр Никитич писал от его имени объяснительные письма.
Однажды утром — уже чувствовалась весна, уже был март, уже море перестало быть мрачным — Ожогин не без стеснения заговорил о деле, которое откладывал несколько недель.
— Вася, может, поедем, посмотрим, что с теми землями под студию?
— Конечно! — радостно воскликнул Чардынин. — Как же не поедем, когда сей же час и поедем!
Оставив авто на верхнем шоссе, они стали осторожно спускаться вниз. Местность террасами шла к морю. Заросли низкорослых дубков, ясеня, можжевеловых и барбарисовых кустов, растущих дико и привольно, местами вдруг удивляли благообразной ухоженностью. Как будто чья-то рука старательно поработала над преобразованием дикой природы. Вдруг на их пути попался деревянный скворечник о двух этажах — дачка, не дачка, не пойми чего. Участок вокруг скворечника был огорожен хилой изгородью. Ожогин с Чардыниным озадаченно переглянулись. Через несколько шагов открылся еще один скворечник. За ним — другой, третий. Стали появляться люди. Тащили доски, гвозди, топоры. Всюду слышался стук и звон, крики рабочих с крепким матерком. Во всем чувствовалось возбуждение, которое бывает при хорошо идущей работе. Чардынин остановил одного мужика с мешком пеньки.
— Что здесь происходит, любезный?
— Так дачки… дачки, значит, строим… для господ…
— Управляющий где? — отрывисто спросил Ожогин.
Мужик махнул рукой в сторону:
— Контора там…
Контора — такая же деревянная недостроенная дачка, как и все остальные — располагалась почти на берегу моря. На их стук выскочил лохматый неопрятный человечишка в затрапезной грязноватой рубахе и с бутербродом в руке.
— Ожогин. Владелец этих мест, — отрывисто бросил Ожогин. — А вы, милостивый государь, позвольте полюбопытствовать…
— Это вы милостивый государь!.. Это вы позвольте полюбопытствовать!.. — вдруг завизжал человечишка и, размахивая бутербродом, принялся наскакивать на Ожогина и Чардынина. Те непроизвольно сделали шаг назад. — Это вы должны были строиться… реализовывать… охватывать… осваивать… Однако ничего не происходило. Ни-че-го! Ни колышка, ни кирпичика! А условия своего контракта вы читали? Вы приобрели землю не во владение, не-ет! — он угрожающе помахал перед носом Ожогина масляным пальцем. — А для подъема на ней индустрии, вот для чего! Управа была очень вами недовольна, очень! Были вторичные торги — я вам писал, письмо было вручено, у меня и квитанция имеется. Проспали, милостивый государь, да-с, проспали!
— Вася, ущипни меня — это что, галлюцинация? Бред? Фантом? Я протягиваю руку и сквозь него хватаю булку на столе? — Ожогин, не глядя на мерзавца, выкинул вперед руку и уперся пальцем в грудь управляющего. Тот подскочил и завизжал еще громче.
— Саша, не надо… Прошу тебя, не надо! Пусть разбирается адвокат, — взмолился Чардынин, по дрожи в голосе друга понявший, что сейчас может начаться «сеанс бокса», как еще в по-за-те, совсем давние, годы называл он ожогинские неожиданные приступы ярости, которые тот отменил в себе еще во время запуска первой фильмы, кажется, это был «Забытых листьев ураган», еще до Лары. — Саша, не надо, — шептал он, почти не открывая рта, и тащил Ожогина прочь.