Мадонна Семи Холмов
Шрифт:
– Ох, Чезаре, но тогда он будет так несчастлив!
– А что ты скажешь о несчастьях, которые он причиняет мне?
– Но он же все делает ради твоего процветания!
– Теперь, сестра, я слышу, что его слова значат для тебя куда больше, чем мои.
– Нет, Чезаре, нет! Знай, что, если бы от меня зависела твоя свобода, я бы сделала все, чтобы избавить тебя от служения церкви!
– И при этом ты жалеешь отца. «Он будет так несчастлив!» И ни слова о моих страданиях!
– Я знаю, как ты страдаешь, дорогой мой брат, и постараюсь
– Правда? Ты действительно так сделаешь?
– Все… Все, что угодно, лишь бы ты был счастлив. Он обнял ее за плечи и улыбнулся.
– Что ж, когда-нибудь я напомню тебе о твоем обещании.
– Конечно, Чезаре. Я всегда буду рада тебе помочь. Он поцеловал ее.
– Ты меня утешила. Тебе всегда это удается. Дорогая моя сестра, я люблю тебя больше всех на свете.
– И я тоже люблю тебя, Чезаре. Разве этого не достаточно, чтобы мы были счастливы? Правда, хотя у нас есть и другие дела и задачи…
– Нет! – крикнул он, и глаза его загорелись недобрым огнем. – Я знаю свое предначертание! Я должен стать царем… завоевателем! Ты в этом сомневаешься?
– Нет, Чезаре, нет. Я всегда считала тебя царем и завоевателем.
– Дорогая Лукреция, когда мы с тобой и с Фьяметтой прогуливались, ты посмотрела на развалины и сказала, что они напоминают тебе о былом их величии. Но в нашей истории был лишь один по-настоящему великий человек, завоеватель, и он жил задолго до того, как был построен Колизей. Это был великий сын Рима. Ты знаешь, о ком я говорю?
– О Юлии Цезаре?
– Великий римлянин, великий воин. Я так и вижу, как он пересекает Рубикон, как вся Италия простирается у его ног. Это было за сорок девять лет до рождения Иисуса Христа, и никогда потом не появлялся на свете человек, подобный Юлию Цезарю. Ты знаешь, какой был у него девиз? «Aut Caesar, aut nullus»! Лукреция, отныне это и мой девиз! – глаза его сверкали: он настолько верил в собственное величие, что заразил этой верой и Лукрецию. – При рождении меня нарекли Чезаре, и это не простая случайность! Был один великий Цезарь, теперь появится второй.
– Ты прав! – воскликнула она. – Я в этом уверена. Пройдут года, и люди будут вспоминать тебя так же, как вспоминают они великого Юлия. Ты станешь великим полководцем…
Лицо его вновь сделалось угрюмым.
– А отец хочет, чтобы я принадлежал церкви!
– Но ты станешь Папой, Чезаре. Когда-нибудь ты станешь Папой!
Он топнул ногой.
– Власть Папы – тайная, а король правит в ярком свете дня. Я не хочу становиться Папой, я хочу стать королем. Я хочу объединить всю Италию под моими знаменами и править… единолично. Это задача для короля, а не для Папы.
– Отец может отпустить тебя!
– Он не станет этого делать. Он отказывается. Я его просил, я его умолял. Но нет: я принадлежу церкви – и точка. Один из нас должен принадлежать церкви! У Джованни в Барселоне есть его длинномордая
– Убить? Даже его?
Чезаре мрачно взглянул ей в глаза.
– Да… Даже его… Даже его…
– Нет, надо все-таки попробовать ему объяснить! Он лучший из отцов, он должен тебя понять… О, Чезаре, он поймет все, что ты чувствуешь. И что-нибудь сделает.
– Да я уже из сил выбился, объясняя ему, рассказывая о своих чувствах. И я еще никогда не встречал столь упрямого человека: он ничего менять не собирается.
– Чезаре, твои слова причиняют мне такую боль! Я не могу жить, зная, что ты питаешь к нашему отцу подобные чувства.
– Какая ты мягкая, добрая. Тебе следует измениться, дитя. Неужели ты не понимаешь, что люди будут всегда пользоваться твоей добротой?
– Я никогда не думала о том, как могут пользоваться мною люди. Я думаю о тебе, брат, и о том, что люди делают с тобой. И я не в состоянии перенести мысль о том, что ты так относишься к отцу. Ах, Чезаре… брат мой… ты говоришь страшные вещи!
Чезаре рассмеялся, взгляд его стал мягче.
– Успокойся, bambina! Я не стану его убивать. Что за глупость! Ведь он – источник всех наших благ.
– Не забывай об этом, Чезаре, не забывай.
– Я полон ярости, но не глупости, – ответил он, – и найду свой способ добиться реванша. Отец твердо уверен к том, что я должен принадлежать лону церкви, а я твердо намерен доказать ему, что не подхожу для этой службы. Вот почему я гуляю по Риму с рыжей куртизанкой – в надежде, что это заставит отца понять: он не может принудить меня вести иной образ жизни.
– Но, Чезаре, а что ты можешь сказать по поводу разговоров о том, что ты, якобы, женишься на принцессе Арагонской?
– Все это слухи, – устало ответил он, – и ничего более.
– Однако отец какое-то время вроде бы об этом думал.
– Все это дипломатические шаги, и не более. Просто Неаполь предложил такой вариант в надежде, что это обеспокоит миланских Сфорца, и отец, из политических соображений, не отверг это предложение.
– Но он оказал послу такой теплый прием, а ведь все знают, что посол прибыл специально для обсуждения возможного союза между тобой и принцессой.
– Дипломатия, дипломатия… Не трать время на раздумья об этом. Я-то понимаю, что это бесперспективно. Моя единственная надежда: показать отцу, насколько я не гожусь на роль священника. Но надежд у меня мало. Отец твердо решил сделать из меня кардинала!
– Кардинала! Так вот из-за чего ты так расстроен… – она покачала головой. – Я думаю обо всех тех, кто задаривал нас с Джулией в надежде, что нам удастся убедить отца вручить им кардинальскую шапку… А ты… Тот, кому он жаждет ее отдать, ее не хочешь. Какая же жизнь странная!