Мадонна Семи Холмов
Шрифт:
Она легонько погладила его по щеке. Лицо его дернулось, он сердито смахнул ее руку – так отгоняют надоедливую муху.
– Джованни, – снова позвала она. В ответ он захрапел еще громче.
Они въехали в Пезаро под проливным дождем.
С подоконников свисали промокшие стяги, иные из них сорвало ветром, и они лежали на земле – обыкновенные мокрые тряпки. Владетель Пезаро приказал вывесить стяги, их и вывесили, но ветер не подчинялся его приказам, и потому въезд не получился таким торжественным, как планировал господин.
Джулия сердилась:
– Черт бы побрал этот Пезаро! – в сердцах воскликнула она и пожалела, что не осталась в Риме.
Адриана бормотала себе под нос молитвы. Платье вымокло, прилипло к телу, волосы растрепались и выбились из-под головной сетки, и Адриана чувствовала себя приниженной, а это она никак перенести не могла. Однако она старалась сохранять спокойствие и даже слегка улыбалась: хуже, чем в Риме, сейчас нигде быть не могло.
Платье и волосы Лукреции также выглядели плачевно. Одна из ее служанок разыскала большой плащ и закутала им хозяйку, так что те из обитателей Пезаро, которые, несмотря на дождь и ветер, все же вышли встречать господ, так и не смогли узреть ее золотую красу.
– Завтра непременно засветит солнце, – утешила она Джулию.
– Столь же непременно, как и то, что завтра мы будем лежать в постелях и чихать, так что вряд ли увидим солнце, – злобно ответила Джулия.
Наконец они подъехали к дворцу, и там, как и приказал владетель Пезаро, их ждали местные поэты с приветственными виршами.
Так что им пришлось стоять на холодном ветру и слушать, как продрогшие и промокшие поэты читают свои сочинения в честь вновь прибывших.
Джулия сердито шмыгала носом, Адриана тайно молилась о том, чтобы стихи оказались недлинными, Лукреция хранила приличествующую случаю улыбку и даже не поправляла мокрые кудри, которые, словно змеи, расползлись у нее по лицу. Однако и она вздохнула с облегчением, когда приветствия, наконец, были завершены.
Господи, какое же счастье оказаться под крышей, обсохнуть и согреться у большого камина, поесть горячего и со смехом перебрать вместе с Джулией все детали их такого долгого и успешного путешествия – и слава Богу, что оно, наконец, завершено!
Но на следующий день тучи разогнало ветром, и Пезаро засверкал под солнцем во всей своей красе.
Лукреция в восхищении оглядывала синюю гладь Адриатического моря, горы, полукружьем охватившие город, по концам полукружья возвышались величественные вершины Аккьо и Ардицио.
– Здесь кажется, будто весь остальной мир так далеко, словно и не существует, – сказала она Джулии.
– Потому нас сюда и отослали!
– Вот если бы отец и братья были здесь с нами! – воскликнула Лукреция.
– О, Лукреция, тебе надо учиться чувствовать себя счастливой и в отдалении от братьев и отца.
И в течение всех последующих дней Лукреция прилежно осваивала эту науку.
Подданные Джованни изо всех сил старались потешить
Лукреция сразу же завоевала их сердца – и не только своей красотой, но и тем, как искренне она радовалась пышному и веселому приему.
Она и Джулия также участвовали в составлении программ празднеств – они стремились поразить жителей Пезаро богатством и пышностью. Они достали свои самые роскошные платья: пусть эти провинциалы посмотрят, как веселятся в Риме.
Они твердо решили затмить местную красавицу Катерину Гонзага ди Монтевеккьо: они ее даже несколько побаивались, потому что слава о ее красоте дошла до самого Рима.
Они снова вымыли волосы, надели драгоценные сетки, заверив при этом друг друга, что никогда еще так роскошно не выглядели, достали шелковые платья, которые надевали в Риме лишь по случаю каких-либо государственной важности торжеств, и в сопровождении Джованни отправились на бал во дворец Гонзага.
Это был вечер их триумфа. Они со всех сторон оглядели местную красавицу и пришли к выводу, что, хотя кожа и фигура у нее прекрасные, нос все же крупноват, зубы плохие, а волосы уж никак не могут сравниться с их золотистыми локонами.
Джулия веселилась от души, Лукреции тоже понравился бал, но, вернувшись во дворец Сфорца, она тут же отписала письмо Его Святейшеству, в котором рассказала все и о бале, и о красавице, чьи прелести были явно слухами приукрашены.
Джулия приписала несколько строк к этому письму. Она сообщала, что Лукреции понравился ее новый дом и что она пребывает в добром здравии. Жители Пезаро выказывают свою преданность Джованни Сфорца посредством бесконечных празднеств, балов, танцев и маскарадов. Что касается ее самой, то, будучи вдали от святого отца, она не в состоянии полностью наслаждаться этими радостями. Сердце ее пребывает с тем, кто составляет главную радость и главное сокровище ее жизни. И она надеется, что Его Святейшество их не забудет и скоро призовет к себе.
Такие письма очень радовали Папу. Он требовал, чтобы они писали ему каждый день, уверял, что каждая деталь их существования невероятно для него интересна и важна.
И это было так: письма любимых дам были единственной радостью для него, тем более что французы продолжали грозить вторжением, а враги Папы здесь, на итальянском полуострове, все выше поднимали голову.
И когда через несколько недель пришло известие, что Лукреция слегла в постель с лихорадкой, он испугался не на шутку. Он закрылся в своих апартаментах, никого не принимал и беспрестанно клял себя за то, что отослал ее прочь. Он строил планы скорейшего ее возвращения в Рим.