Маэстро Воробышек
Шрифт:
— Нечего смеяться, — обиделась Лена. — Я даже не мечтаю стать чемпионом. И по-моему, товарищи, не так уж плохо просто заниматься спортом. Почему в спорте обязательно все должны быть генералами? А солдаты? Как же без солдат? Вот такой солдаткой хочу быть и я.
Леонид Васильевич поворошил костер. Огонь запылал еще ярче, и огромные черные тени запрыгали на соседних деревьях.
— Елена верно говорит. Если кто из вас будет когда-нибудь преподавателем физкультуры — думайте о солдатах. Как можно больше людей привлечь к спорту — в этом настоящее мастерство
— И вы такой, — вырвалось неожиданно у Виктора. — Вы тоже можете внушить человеку, заставить его поверить в себя. И ничего, что сейчас он слабосильный, все придет потом. Я недавно читал… Оказывается, Серафим Знаменский… Вы знаете, кто это?
— Наверное, ты один знаешь, — рассердился Генка. — Бегун он знаменитый.
— Так вот, в детстве он тоже был хилым ребенком, а потом стал знаменитым на весь мир.
— Ты тоже хочешь стать таким? — спросил Рудик и ехидно улыбнулся.
— Нет, — серьезно ответил Виктор. — Но во всяком случае теперь я знаю, чего добиваться.
— А ведь правда, когда человек знает, чего добиваться, ему легче все дается, — заявила Лена. — И с нами так было, подумайте, ребята. Помните, весной, что здесь у нас творилось! Я даже упала духом, только вида не показывала. А теперь…
— Пожалуй, даже лучше чем в прошлом году, — прервала ее Нонна.
— Ну, не лучше. А может и лучше. И ведь сами мы это сделали. Вот захотели — и добились. Скоро осень, а мне не хочется и думать, что мы отсюда уедем.
Огонь постепенно затухал, догорающие головешки бросали багровые отсветы на обступившие полянку деревья. Николай сгреб в охапку кучу веток и сена, все это кинул в костер и стал следить за ним. Костер сразу же притих, но чувствовалось, что глухая борьба идет под ветками, под пеплом. Потом повалил дым, прошли еще одна-две секунды — и, словно вырвавшись на волю, вдруг заполыхали языки пламени и затрещали головешки.
«Вот так и у человека, — подумалось Николаю, — что-то таится в глубине до поры до времени, идет борьба между хорошим и плохим, потом хорошее побеждает и, неожиданно для всех, пробивается наружу. А у него? Раньше как будто все было ясно и понятно, а теперь все перемешалось… Виктор, которого с таким трудом заставили заниматься спортом, этот Виктор уже знает, чего добиваться. Что же происходит с ним самим? Он позволяет этому Терентию делать ему предложения, которые даже и слушать не следовало бы, и никак не решится послать его к черту».
Николай медленно обвел взглядом всех сидевших у костра. Какая огромная разница между этими ребятами и теми, с которыми он встречается у Тангенс. Те уверены, что умнее и выше их нет никого, они думают только о себе. А Тангенс? Ну, почему бы ей не быть попроще, подушевнее? Как вот эта Женька, хотя бы.
Низко-низко, чуть не задев его крыльями, над Николаем пролетела летучая мышь. Она скрылась где-то на миг, потом снова появилась из-за деревьев и пронеслась над ребятами.
Федя вскочил, а потом, словно случайно, сел рядом с Нонной.
— Я должен повиниться перед тобой, — тихо сказал
— В чем? Что за покаяние такое?
— Видишь ли… Я думал, что ты из тех, которых называют стилягами.
Нонна удивленно посмотрела на него.
— И имя у тебя такое — Нонна.
— Но ведь я…
— Знаю — Катя.
— А если знаешь, тогда что?
— Тогда ничего…
— Глупый ты, — сказала девушка.
К ним подсел Дмитрий Иванович.
— Вы видите, Нонна, какие звезды! — Он по-прежнему произносил ее имя в нос, да еще растягивая букву «н». — Небо сегодня бездонное.
— Доктор, — сразу помрачнев, сказал Федя, — ее зовут не Нонна, — он тоже растянул это слово, явно передразнивая доктора, — а Катя.
— Катя? Почему?
— Долго рассказывать, — нехотя сказала девушка.
— Сейчас будем уху кушать, — снова начал доктор. — Вы ели когда-нибудь, Нонна, простите, Катя, уху из местной рыбы? Это объедение…
— А вы написали бы стихи о ней, — посоветовала девочка, страдальчески взглянув на Федю, который, поняв ее, только беспомощно пожал плечами. — Что-нибудь вроде демьяновой ухи. Как у Крылова.
— Нет, со стихами у меня все, — с видом отшельника, отрекающегося от всего земного, произнес доктор. — Больше ни одной строчки я не напишу.
Он рассеянно посмотрел куда-то вдаль. И тут его глаза встретились с испуганным взглядам немигающих глаз Лены.
У Лены было очень много забот с ухой, ей очень хотелось, чтобы это кушанье было не хуже всего, что так радовало в этот вечер. И пока доктор находился на почтительном расстоянии от Нонки, можно было спокойно заниматься кулинарией. Но как только дистанция между ними сократилась, все стало валиться из рук Лены.
— Доктор, — сказала она, подходя ближе, — вы простите, но я… Но мне… — Ей было уже все равно, что могут подумать и Нонна и Федя о таком ее большом интересе ко всему, что касается доктора, его дел. — Мне очень хотелось бы знать, почему вы говорите, что со стихами у вас все? И вы такой печальный сегодня.
Она была взволнована и даже не заметила, как Федя и Нонна потихоньку пересели от них на другое место.
— Понимаете, — начал объяснять доктор, — у нас в больнице есть журнал. Я в него во время дежурства должен заносить всякие свои замечания — о питании, о режиме и все такое. А я все записи делал в стихах. «Круглый год, зимой и летом, — все котлеты да котлеты»… И другие… Получил нагоняй от главного врача. На днях к нам в больницу приедет комиссия. Не знаю, как она еще на это посмотрит.
Лена, подавленная и возмущенная таким непониманием поэтических стремлений молодого врача, молчала.
— Но все это ерунда, — с деланной бодростью заключил доктор. — Идемте кушать уху.
— До ухи разве сейчас!
Лена оглянулась назад, все по-прежнему были веселы, оживленны. Их выкрики, громкий смех, песня, которую уже затянул кто-то, все это показалось девушке сейчас неуместным, чуть ли не кощунственным. Сейчас, когда у доктора такая большая неприятность…