Маэстро
Шрифт:
Все изменилось, когда в ее заведение заглянул забавы ради гремевший славой на весь Париж маэстро Россини. Через несколько месяцев салон был закрыт. Мадемуазель Пелисье переехала в парижский дом композитора, и больше они не расставались.
Как бы ни старался искренне любящий свою спутницу композитор ввести ее в высшее общество и сколь высок ни был бы его статус, но светские дамы считали для себя унизительным даже смотреть в ее сторону, а мужья в присутствии своих жен старались с ней не разговаривать. Возможно, во многом именно это обстоятельство повлияло на решение маэстро
– И все же, должно быть несколько сложно жить в изоляции? – решилась побороть смущение и спросить Джузеппина.
– Только те, кого победила гордость, жалуются на гордость других, – ответила в свою очередь ничуть не смутившись Олимпия, – Я – любовь великого маэстро Джоаккино Россини, и мне не нужно тратить свою драгоценную жизнь, проводя, как вы успели заметить, бесчисленное количество часов в бессмысленных беседах и удушливых корсетах. Это благословение, моя дорогая, кто бы там что ни думал.
Джузеппина посмотрела на Олимпию с искренним восхищением. Взрыв смеха гостей, сидевших вокруг Джузеппе, заставил их бросить взгляд в его сторону.
– Маэстро Верди весьма красноречиво смотрит на вас, – заговорщически взглянув на Джузеппину, заметила Олимпия.
– Нас уже давно связывает дружба, – несколько неуклюже попыталась избежать неловкого разговора та.
– И эта дружба уже давно одна из самых популярных сплетен Милана, – засмеялась Олимпия, а потом теплым материнским тоном добавила, – Сделай все возможное, чтобы оставаться рядом с ним, дорогая. Либо я ничего не знаю о мужчинах, либо он – твой Россини.
Олимпия хотела вселить в собеседницу энтузиазм, но ее слова лишь больно кольнули Джузеппину в сердце.
Маэстро Россини, в тридцать лет, будучи уже ярчайшей звездой музыкального небосвода и далеким от наивных порывистых решений мужчиной, по искренней любви женился на некой Изабелле Кольбран, известной в то время своим сопрано всему Неаполю. Следующие несколько лет маэстро всецело посвятил творчество ее голосу. Все главные женские партии его опер были написаны именно под сопрано Изабеллы. Однако через несколько лет дива начала стремительно терять голос, а с ним и жажду жить. Злые языки говорили, что не справившись с нахлынувшей депрессией, синьора Россини пристрастилась к выпивке и азартным играм. Как бы там ни было, но брак распался, и хоть Изабелла все еще формально была супругой маэстро Россини, он уже много лет жил со своей новой избранницей.
По иронии судьбы, сидевшему сейчас на другом конце стола маэстро Верди было ровно тридцать лет. Джузеппине подумалось, что как бы ни хотела она стать его Олимпией, ей может быть уготовано сыграть в судьбе маэстро роль именно Изабеллы. Она коротко взглянула на Джузеппе и сделала большой глоток терпкого молодого вина, чтобы заглушить подкативший комом к горлу страх разочарования.
Джузеппе в этот момент донимал расспросами известнейший тенор того времени, Наполеоне Мориани, явно горевший желанием попасть в одну из новых опер композитора.
– Верди покидает Ла Скала! Ха-ха! Мерелли, должно быть, рвет на себе волосы! – восклицал изрядно подвыпивший тенор.
– Это естественная часть
Все снова засмеялись, а Россини расплылся в довольной улыбке.
– Какой сюжет выбран для покорения могучей Венеции? – не унимался Мориани.
– Пока это тот выбор, с которым я борюсь… – хмуро отозвался Джузеппе.
– Дайте мне счет из прачечной, и я положу на музыку и это! Я уверен в ваших способностях ничуть не меньше, – Россини дружески хлопнул Джузеппе по плечу. Тот взглянул на великого маэстро и не увидел ни грамма сарказма или издевки. Лишь честный открытый взгляд. Верди изумился. Привыкший к почти ребяческому соперничеству в музыкальной среде, он никогда раньше не слышал столь прямого комплимента одного композитора другому. А Россини, подмигнув, все таким же добродушным тоном добавил, – Немного науки, немного сердца, вот и все.
Джузеппе чувствовал, что он проникается к хозяину чересчур лихого для высшего света застолья искренним уважением. Безусловно, великого маэстро и его музыкальный гений он чтил сколько себя помнил, но сидевший сейчас во главе стола синьор покорял Верди своей естественностью и полным отсутствием какого-либо высокомерия.
Казалось бы, находясь рядом с человеком такого масштаба легко ощутить собственное ничтожество, но все было как раз наоборот. Вокруг великого композитора царила атмосфера безусловной, равнозначной ценности каждого, кто сидел за столом. Ощущение раскованности и свободы, столь не свойственные Джузеппе в больших компаниях, было опьяняюще приятным.
Верди смотрел на краснощекого, уплетающего утку, добродушного здоровяка и видел в нем столько жизненных сил и энергии, что было совершенно непостижимо даже предположить, что какие-то доводы могли увести его с дороги большого творчества. Он мог бы создать еще десятки бессмертных, великих произведений! Сколько красоты недополучает мир из-за его бездействия! Какое состояние могло бы еще вырасти и остаться его потомкам!
Джузеппе задумался. В его голове назойливо вертелись различные формулировки вопроса, который наверняка уже жуть как успел надоесть маэстро Россини и который, как не складывай в нем слова, все равно был бы бестактностью и чистым любопытством. И все же, даже понимая, что ответ будет ничем, кроме общих фраз, Верди до зуда в ладонях хотелось услышать его лично.
Заметив внутренние метания Джузеппе, Россини улыбнулся и вопросительно посмотрел на него, как бы приглашая к беседе.
– Вас что-то беспокоит, друг мой? – по-добрососедски спросил он.
– Как вы могли уйти из оперы, когда весь мир рукоплескал вам? – выпалил Джузеппе в ответ, и голос его предательски выдал все внутреннее осуждение подобного решения.
Россини перестал есть, откинулся на спинку стула и широко улыбнулся.
– Если человеческие амбиции служат хозяину достаточно хорошо, то они, несомненно, вскоре заставят человека служить им взамен. И раньше, чем можно было бы ожидать, – вполне серьезно проговорил он, и добавил, вновь принявшись за еду, – Я не рожден, чтобы служить.