Маэстро

Волкодав Юлия

– Выступали перед нашими эмигрантами? – тут же уточнила девица.

Мария Алексеевна царственно кивнула.

– Да. За годы советской власти в Германию, Израиль и Америку уехало очень много наших бывших соотечественников. Они соскучились по любимым артистам и очень тепло нас принимали.

Журналистка понимающе усмехнулась. Мол, знаем цену такой популярности, на Брайтон-Бич живут сплошь патриоты. Но Агдавлетова спокойно продолжала рассказ. Да, в отличие от многих артистов, кичившихся зарубежными гастролями, но всегда умалчивающих, для кого и где они выступают, она предпочитала говорить правду в глаза. Тоже приучил Марат, не терпевший, когда коллеги перед журналистами распускали павлиний хвост и начинали самозабвенно

врать.

– Находилась работа и в России, в Москве. Появилось много интересных программ на телевидении, куда нас с Маратом приглашали.

– А что же случилось потом? Почему ваш супруг ушел со сцены?

– Потому что перестал вписываться в окружающую реальность. – Мария Алексеевна ответила словами Марика. – Ему просто стало неинтересно.

Девочка смотрела на нее и не понимала, ждала пояснений. Вот и тогда мало кто понял, что же на самом деле произошло. Как Марат Агдавлетов, один из самых популярных артистов страны, не растерявший, в отличие от многих коллег, популярности после падения режима, по-прежнему любимый тысячами поклонниц, вдруг ушел со сцены. Ушел, когда наконец-то обрел свободу и мог петь все что угодно и где угодно. В своей стране и за ее пределами. Мог подписывать контракты с заграничными театрами, которые раньше просто не попадали к нему в руки, а оседали в столах министерства культуры. Ушел еще совсем не старым человеком, при силах и при голосе. По крайней мере, так казалось окружающим. Правду знала только Мария Алексеевна. Но меньше всего она была настроена рассказывать ее девочке в розовых колготках.

* * *

– Марат! Марат, к тебе пришли!

Маша настойчиво стучала в дверь кабинета, но никакой реакции не следовало.

– Марат, пожалуйста, открой!

– Маэстро, ты чего там заперся? – донесся бодрый голос Кигеля. – Открывай, жена волнуется. А то дверь высажу.

Послышались нетвердые шаги, шорох ключа в замке. Наконец дверь распахнулась. На пороге стоял Марат. Помятый, небритый и мрачный донельзя. В руке он держал начатую бутылку коньяка.

– О-о-о, ну все понятно, – хмыкнул Андрей. – Еще один. Неделю назад в таком же состоянии Леньку Волка встретил. Что ж вы все лапки сложили-то? Тоже работы нет?

– Да есть у него работа, – не удержалась Маша. – Звонят постоянно, приглашают. Отказывается.

– Машенька, ты иди, сделай нам чайку. А мы с Маратом поговорим, – мягко произнес Кигель, протискиваясь в кабинет.

Маша фыркнула, но ушла. Марат плюхнулся на диван, заваленный нотами, дисками и книжками, расчистил место для друга.

– Садись. Коньяк будешь?

– Не буду. И тебе уже хватит. По какому поводу пьянка?

– А что? – вскинулся Марат. – Я не на работе, имею право.

– Так вот я и спрашиваю, почему ты не на работе? Декабрь на дворе, я с одной площадки на другую едва успеваю мотаться. Новогодние съемки, корпоративы. Ты чего? Сейчас бешеные деньги можно заработать. В январе забухаешь, если так хочется.

Марат покачал головой.

– Нет, я не могу. Не могу сейчас петь.

– Детский сад, – вздохнул Андрей, но предложенный бокал все-таки взял. – Первый день в профессии? Мне тебе рассказать, как голос восстанавливается? Другие теперь вообще под фонограмму шпарят, и ничего.

– Андрей, я только что родителей похоронил. Я не могу петь.

– Почти шесть месяцев назад, – педантично поправил Андрей.

Первой ушла бабушка Гульнар, а дедушка Азад следом, буквально через два дня. В таких случаях говорят «не выдержал горя». Удивляться было нечему, они жили как неразлучники больше полувека. Так что пришлось Марату лететь на двойные похороны. А вернувшись, он отменил все ранее запланированные выступления. Маша держала вместе с ним траур около месяца, а потом стала соглашаться на предложения где-то спеть, сняться для телевидения.

Жить-то на что-то надо, особенно если принять во внимание творящийся вокруг беспредел, когда привычно пустые прилавки вдруг начали ломиться от товарного изобилия, зато народ так же стремительно стал нищать. Марат сидел дома. Время от времени писал музыку – чаще для себя, в стол, но за полгода было и несколько заказов: пара мелодий для кинофильма, одна песня для знакомой певицы. А однажды Маша вернулась домой как раз в тот момент, когда разгневанный донельзя Марат спускал с лестницы вполне прилично выглядящего мужчину. Мужчина кричал, что вызовет милицию, что не ожидал подобного хулиганства от Народного артиста. А Народный артист кричал, что он не музыкант в переходе и тоже подаст в суд – за оскорбление личности. Потом выяснилось, что какая-то компания, продававшая запонки, хотела, чтобы Марат написал музыку для их рекламного ролика. И в идеале еще бы в этом ролике снялся. Играл бы на рояле, словно невзначай демонстрируя рукав с запонками.

Первый раз Маша пришла в ужас, когда увидела, как летит через три ступеньки представитель компании. Второй раз – когда узнала сумму предлагавшегося гонорара. Но разве Марата переубедишь? Ему попробуй возрази – тут же по квартире начнет посуда летать. Он и так был в ярости. Мол, не для того я всю жизнь фамилию Агдавлетовых прославлял, чтобы запонки рекламировать.

После того случая Марат вообще перестал отвечать на звонки, все чаще запирался в кабинете, а порой и ночевал там же, не желая общаться ни с кем, включая Машу. Она, конечно, обижалась, но семейные скандалы всегда считала чем-то недостойным, поэтому молча разворачивалась и уезжала на очередной концерт.

– Так и что, ты собрался год сидеть с коньяком в обнимку? Думаешь, ты этим своих родных там, на небе, порадуешь? А Маша тебя должна содержать? Маэстро, ты меня расстраиваешь.

Марик посмотрел на него волком. Пожалуй, Андрей был единственным, кто мог сделать ему замечание и не нарваться на скандал. Старший. Беспрекословный авторитет даже для тех, кто никаких авторитетов не признает. И просто друг. Теперь уже единственный. С Рудиком они не общались уже несколько лет. За это время тот сделал феерическую карьеру в отделившейся Республике, резко вспомнившей о национальном культурном наследии. Тут-то Рудольф с его народными интонациями и аутентичным голосом пришелся как нельзя кстати. Тем более что Марат остался в России, теперь уже другом государстве и место национальной гордости оказалось вакантно. И можно было бы забыть прошлые обиды, но Рудольф не пришел на похороны. Хотя в доме Агдавлетовых собрался чуть ли не весь город. Такого Марат простить уже не мог. Впрочем, он и прежнее прощать не очень-то хотел, совсем не считая себя виноватым.

– Андрей, ну как ты себе это представляешь? Ты видишь, в каком я настроении? Ну не могу я сейчас выходить к публике и веселиться. Нечему веселиться-то!

– Мне напомнить, что ты артист?! Публику не волнует, кто у нас умер, что у нас болит, а на наше настроение ей вообще плевать. Твоя работа выходить и дарить людям радость. Ну не хочешь радость, дари удовольствие от твоей музыки! Не пой веселые песни, пой грустные! Но пой, черт тебя подери. А не сиди тут в соплях, жалея себя!

Марат неопределенно пожал плечами.

– Я даже не знаю, с чего начать. Я уже месяц не подхожу к телефону.

– Я заметил, – фыркнул Андрей. – С себя начни. Прямо сейчас. С душа и бритвы. На тебя смотреть страшно. Честное слово, Марик, борода тебе не идет. Попрошу Машу сварить нам крепкого кофе. А потом поедем в одно место…

– В какое еще место?

– На день рождения моих очень близких друзей. Будет банкет, надо выступить.

– Прямо сегодня? И вообще, меня не приглашали.

– А ты думаешь, тебе кто-нибудь не обрадуется? Давай-давай. Приглашали меня, но гонорар разделим пополам. Тебе надо входить в рабочий график.