Маэстро
Шрифт:
Времена действительно менялись, но Марик не сказал бы, что в лучшую сторону: сначала на смену безвременно ушедшему дорогому Леониду Ильичу пришел Андропов, и во многом именно этот факт он связывал с ужесточением контроля за артистами. Теперь Андропова сменил Черненко, и чего ждать от него, никто не знал.
– Так что давай включайся в работу. А то знаю я тебя. Сейчас соберешь друзей и начнутся гулянки.
– Да какие гулянки, дядя Ренат. Я уже взрослый, – застенчиво улыбнулся Марик и подхватил с тарелки кусочек пахлавы.
Идея возглавить «Уруз» и колесить с ним по Республике в качестве всего лишь худрука, стоящего за кулисами, казалась Марату абсурдной. Особенно горько было соглашаться
Первая же репетиция с «Урузом» привела его в ужас. Репертуар, казалось, не менялся с тех самых пор, когда маленький мальчик, вдохновленный мечтой о большой сцене, приходил к ним на прослушивание. Помимо советской песенной классики ансамбль пытался играть национальную музыку, но с момента ее написания прошло добрых сто лет, и для уха современного слушателя народная манера звукоизвлечения казалась чьим-то отчаянным стоном, но никак не пением. Единственное, на что можно было опереться, – это Рудик. Марат кинулся к лучшему другу в надежде урвать прямо из-под руки новые песни. В Москве Марат работал с разными авторами: и маститыми, и молодыми, но перспективными, старающимися пристроить свои творения к популярным артистам. Однако костяк его репертуара по-прежнему составляли шлягеры Рудольфа Семипалова. Новую песню Рудик обычно наигрывал Марату по телефону, потом они горячо спорили по поводу аранжировки или какой-нибудь музыкальной фразы, иногда даже ссорились, но быстро мирились. И в итоге Рудольф присылал партитуру по почте, а Марат уже нес ее на студию, репетировал с оркестром, записывал и брал в репертуар. Но в последнее время это происходило все реже и реже.
– А у меня ничего нет, – развел руками друг. – Я теперь для себя пишу.
– В смысле – для себя? – опешил Марат.
В жизни Рудольфа на первый взгляд ничего не поменялось. Он по-прежнему жил в родительском доме с мамой. Отца он похоронил несколько лет назад, Марик приезжал на похороны. Не женился, кучей отпрысков не обзавелся. Разве что в ширину раздался, но Марат и за собой замечал эту печальную тенденцию. Из окон дома Семипаловых по-прежнему просматривался двор Агдавлетовых, где на скамеечке сидела уже совсем слепая бабушка Гульнар. Рядом с ней – Маша, что-то говорит ей, наклонившись к самому уху. Хорошо, что они подружились.
– Вот так, для себя. Я же теперь пою, – гордо сообщил Рудик.
В первую минуту Марат не поверил. Он прекрасно помнил, каким противным был звук, исторгаемый из глотки лучшего друга. И как тот сам расстроился, впервые услышав себя в записи. И как они вместе решили, что Рудик будет сочинять, а Марик петь.
– Не твой уровень, конечно. Но по Республике уже езжу, – продолжил Рудольф, как бы рассеянно перебирая ноты на пианино. – И знаешь, людям нравится. Сейчас ведем переговоры с «Мелодией» насчет записи пластинки.
– Так, а что же ты молчал? – нашелся Марик. – Я бы помог, поговорил с кем надо. Правда, я сам сейчас…
Рудик пожал плечами.
– Ну ты никогда не был поклонником моего вокала. Но если хочешь…
– Хочу, разумеется!
Рудольф проворно уселся за инструмент.
Концерт произвел на Марата сильное впечатление. Но сложнее всего ему было удержаться от комментариев. Пел Рудик по-прежнему отвратительно. То есть нет, технически он все делал правильно, со вкусом прирожденного музыканта, получившего к тому же лучшее музыкальное образование в стране. Но звук… Марику казалось, что где-то неподалеку мучают кошку. Рудольф старался петь в той самой народной манере, которая звучала, мягко говоря, специфически. Но музыка была по-прежнему талантливой, мелодия ложилась на слух, и Марат просто чувствовал очередной
– Что скажешь? – Рудик развернулся к нему на все том же круглом металлическом табурете, сидя на котором осваивал первые гаммы страшно подумать сколько лет назад. – Через месяц в Москве пройдет декада мастеров искусств. От всех республик приезжают лучшие коллективы и исполнители. От нашей меня делегируют!
Марик с трудом скрыл изумление. Про декаду мастеров он что-то слышал краем уха еще до «опалы». И практически не сомневался, что его пригласят как самого прославленного уроженца Республики. Но потом все закрутилось-завертелось: Италия, злосчастные концерты, разборки и вот – ссылка. Нет, его никто не заставлял уезжать из Москвы, но что там делать без работы? Так что свое нынешнее пребывание в родном городе он иначе как ссылкой назвать не мог.
Ну хорошо, он отлучен от сцены. Но отправить на декаду Рудика с его козлетоном? Песни хорошие, спору нет. А голос? А манера держаться на публике? У Рудика появилась отвратительная привычка кривляться во время пения. Иначе Марик эту идиотскую, неестественную для друга улыбку и назвать не мог.
Но что Марату оставалось, кроме как пожелать другу удачи? А потом, вернувшись домой, сесть за инструмент, примостив на потертой крышке пианино чистые нотные листы и пару карандашей. Сильно повзрослевший, уже начавший находить у себя седые волосы Марик сидел за пианино, неторопливо подбирая мелодию и глядя в окно, в точности как тот талантливый мальчик, тридцать лет назад глядевший в это же окно на играющих в футбол ребят и мечтающий быстрее выучить урок и умчаться к ним. Теперь Марат никуда не спешил. Из кухни доносилось звяканье посуды, только у плиты возилась не бабушка, а Маша – осваивала секреты национальной кухни под чутким, хотя и незрячим руководством Гульнар-ханум. В большой комнате спорил с телевизором дед. Круг замкнулся. Возможно, поэтому звуки из инструмента Марик извлекал громкие, но невеселые.
– Трагично звучит, – заметила Маша, когда он вышел во двор перекурить. – Торжественно, но трагично. О чем ты пишешь?
Марик пожал плечами. Он никогда не мыслил такими категориями: «песня о дружбе», «песня о любви», «песня о родине». Он просто выражал свое настроение в музыке. А тему пусть потом поэты придумывают вместе со словами.
Но, постояв на крыльце с Машей, докурив сигарету и бросив окурок в железную банку из-под кофе, которая служила пепельницей, по легенде, еще отцу Марика, которого он никогда не видел, Марат вернулся в комнату и над верхней нотной строчкой приписал название будущей песни: «Время».
Со стихами проблем не возникло – в Москве осталось несколько знакомых поэтов, и первый же, кому Марат позвонил и наиграл по телефону новую мелодию, откликнулся с большим воодушевлением. И уже через неделю Марик разучивал с «Урузом» новую песню, которая всем в ансамбле пришлась по душе.
Жизнь снова обретала хоть какой-то смысл. Марат самозабвенно занимался ансамблем: днем репетировали, вечера Марик проводил за инструментом. Маша улетела на гастроли – ее-то от сцены никто не отлучал, и теперь они общались только по телефону. Рассказывала, где и какой концерт спела, и Марат хоть и поддерживал ее на словах, в душе только сильнее расстраивался.
А через две недели его вызвал к себе дядя Ренат.
– Марат Алиевич, а ты едешь в Москву на декаду мастеров искусств.
– Что? – Марат не поверил своим ушам. – Зачем?
– Как руководитель ансамбля. Мы делегируем твой ансамбль от Республики. С твоей песней «Время».
– Так Рудик же… То есть я хотел сказать, должны же были Рудольфа Семипалова отправлять.
– Семипалова? – удивился Ренат Ахмедович. – С чего бы вдруг? Он талантливый композитор, но совершенно никакой певец. Его кандидатуру мы и не рассматривали. Нет, Марат, не говори глупости. Лицо Республики – это «Уруз».