Маэстро
Шрифт:
– Я не понял, так это твои друзья или тебе заплатят за выступление?
– Одно другому не мешает, – усмехнулся Кигель.
– Вообще-то мешает, – пробормотал Марик, но в ванную все-таки пошел.
Ресторан, в который привез его Кигель, оказался незнакомым. Какое-то новое модное место, коих в Москве теперь появилось немерено. Раньше Марат точно знал, что, если хочется посидеть с друзьями за кружкой настоящего чешского пива и закусить ароматными сосисками, нужно идти в «Прагу», для торжественных застолий на большую компанию подойдет «Советский», а быстро
Интерьер тоже не порадовал: темно, шумно, накурено. Ресторан расположился в полуподвальном помещении, вентиляция отсутствовала. Под потолком крутился шар из разноцветного стекла, отбрасывающий на стены движущиеся блики. Громко играла музыка, что-то современное, тоже Марату не слишком понятное. Звенели бокалы, кто-то силился произнести тост за «уважаемого Романа Мстиславовича», но безнадежно путался в буквах отчества. Появление артистов осталось незамеченным.
Однако Кигель был не тем человеком, который скромно сядет в уголок, дожидаясь, пока на него обратят внимание. Прошествовал через зал, лавируя между богато накрытыми столами, к лысому юбиляру. Пожал тому руку, обнял.
– Рад видеть в здравии, Роман Мстиславович! Очень рад! Долгих тебе лет жизни, дорогой! Дайте микрофон! Я хочу сказать тост!
Марат стоял в сторонке, наблюдая за праздником жизни. Рядом с ним притулился толстяк-аккомпаниатор Кигеля.
– Даже инструмента нормального нет, – вздохнул он. – Везде «Ионики».
– Что везде? – не понял Марик.
– Да электрические пианино. Взял их под мышку и понес куда надо. Звук у них отвратительный. А людям нравится.
– Если так петь, – Марат проводил взглядом спускавшуюся со сцены девчонку в блестящем коротком платье, – то какая разница, какой там звук.
– …и заканчивая свой короткий тост, я хочу сделать юбиляру музыкальный подарок! – радостно сообщил в микрофон Андрей. – Нет-нет, я тоже выступлю, не переживайте. Но прежде я хочу пригласить на эту сцену прекрасного певца, которого, я уверен, вы все знаете и любите! Встречайте, Народный артист Советского союза Марат Агдавлетов!
Гости оживились, захлопали. Марат отлепился от стены и побрел на сцену. Толстяк-аккомпаниатор поспешил за ним.
О репертуаре договорились еще в машине. Марат понимал, что надо петь что-то легкое и популярное. Итальянское что-нибудь или про любовь. А тут из зала сразу закричали:
– Давай «Первый поцелуй»!
Очень Марату это «давай» не понравилось.
– Я рад, что вы так хорошо знаете даже те мои песни, о которых я сам давно забыл, – процедил он в микрофон.
И повернулся к аккомпаниатору:
– «Лунную рапсодию», пожалуйста.
У Андрея глаза на лоб полезли. А Марат только плечами пожал. Он не шансонье при ресторане, чтобы по заказу публики петь.
Спел три лирические песни подряд. Бедный толстяк два раза вспотел – мелодии хоть и были популярные, но попробуй без репетиций по слуху сыграй?! Да Марат и сам бы сел за инструмент, если бы инструмент оказался привычный, знакомый. А с этим чудом техники кто знает, как обращаться?
Между песнями кто-то из зала еще раз
Марик с трудом допел до конца. С любезной улыбкой передал микрофон в зал, поклонился и быстро вышел. В гомоне гостей раздались отдельные хлопки, но он их уже не слышал. На улице его догнал Кигель.
– Ты чего творишь? Марат, ну не по-людски.
– А вот это все по-людски?! Как, говоришь, зовут юбиляра?!
– Э-э-э…
– Близкий друг, да? И чем занимается твой близкий друг? Колбасой торгует или сырками?
– Марат, какая разница! Это работа! Во все времена артисты пели для состоятельных людей…
– В наше с тобой время, Андрей, не пели! И начинать я уже не собираюсь!
Марат развернулся и быстро зашагал по обледеневшему тротуару. В легком плаще поверх смокинга и концертных лакированных туфлях.
– Куда?! Водитель тебя отвезет!
Самому Андрею еще нужно было отработать гонорар на юбилее «дорогого друга». Но Марат, не оборачиваясь, махнул рукой:
– На метро доеду.
– Да тебя разорвут в метро!
– Боюсь, что теперь даже не узнают, – пробормотал Марат себе под нос.
Нет, его конечно же не забыли. И пока он шел по зимней Москве пешком да еще и в костюме, будто с экрана телевизора, явно не по погоде, на него несколько раз обращали внимание. Одна женщина даже остановила, попросила автограф. А вот в метро не узнали. В метро были совсем не те люди, что гуляли на празднике Романа Мстиславовича. Тут никто не смотрел друг на друга. В вагоне кто-то разглядывал носки собственных ботинок, кто-то сидел или стоял, прикрыв глаза. И Марат спокойно проехал три станции и вышел на «Площади Свердлова», ныне ставшей «Театральной». Пожалуй, только эта перемена ему и нравилась.
* * *
К моральной подавленности прибавлялось плохое самочувствие. Часто кружилась голова, давило в груди. Он стал реагировать на погоду, уставать, поднимаясь по лестнице. Маша часто повторяла, что надо показаться врачу, Марат отмахивался.
– Всё из-за безделья. Пока мотался по гастролям, нигде ничего не болело!
– Так поехали на гастроли! Позвони Мопсу, он что-нибудь быстро организует.
Но Марик качал головой.
– Что он сейчас организует? Дом культуры? У людей денег нет, ты разве не видишь? После многотысячных стадионов я буду собирать залы на пятьсот человек? И вообще, я не хочу. Просто не хочу.
– Вот с этого бы и начинал!
Он действительно не хотел петь. Впервые за всю жизнь, сколько он себя помнил. Нет, случалось в молодости, после длительного тура с ежедневными выступлениями, чувствовать опустошение. У него не столько уставал голос, сколько уставала душа – переживать заложенные в музыку и текст эмоции, транслировать их зрителям. Но тогда, в молодости, ему хватало нескольких дней отдыха, чтобы вернуться в нормальное состояние. Кажется, теперь душа устала окончательно.