Магазин, или записки продавца
Шрифт:
– Да-да, это легко запоминается, – парирует он укоризну, – потому что все написано на очень простенький мотив. А вот у Сидорова нестандартно, почти по-звериному, а может, по-космическому – ритмы новейшие, неповторимые.
– Тетка Зина в деревне будет его читать?
– А у нас стихи сейчас никто не читает. Все смотрят “Дом-два” и “Аншлаг”. Если бы Сидорова пиарили, как Петросяна, он бы тоже залы собирал.
Кирилл ест рассеянно, небрежно роняя куски мимо тарелки… Путая Устинову и Улицкую, он говорит, что обе ни к черту не годны. Вера Павлова – так себе штучка, и поистине хорош лауреат Нобелевской
Обсуждение литературы литераторами – это как поедание поварами собственных блюд. Скучно. Литературу надо просто съедать для энергетической подпитки. Интересны пышно вскормленные, испещренные кровеносными сосудами чувства. Кира же нарочито отстранен от всего обыденного: оно мимоходом. А для меня органика – главное. Все самое теплое, нежное и божественное из плоти. Душа из плоти, целиком и единственно. Не пугайте меня разговорами о высших сферах. Толстого люблю за то, что был из плоти, Розанова – за это же. В любой философской мысли – человеческий скелет. В основе хорошей литературы – живая хромосома…
Переходим к одному из самых скучных разговоров – о Путине. Кирилл твердит, что президент хороший, поскольку он увеличил пенсию его бабушке. Я настроена не столь оптимистично, так как моим родственникам прибавок не выгорело. Но обычно мне до власти по барабану. Нынешний президент не так сильно мелькает, можно прожить год и ни разу не увидеть его и не услышать, разве что встретить фото в канцтоварах. По сравнению с Брежневым он феноменально скромен.
Мы с Кириллом трепались, а одинокий пожилой человек доедал свой обед… Мне вдруг стало пронзительно жалко моих детей за то, что когда-нибудь они отвоюют, отработают, сгорбятся, наденут серые шерстяные жилетки и будут вот так же хлебать бесцветными губами суп…
В десятиметровом киоске без окон воздуха так мало, что поневоле начинаешь замечать: покупатели пахнут… Бывает запах дальний и таинственный, как город за семью горами. Бывают домохозяйки, пахнущие жареным луком, и юные Лолиты, благоухающие “Fa”. Не выношу аромата восточной сладости на женщинах старше пятидесяти. А впрочем, пустынно-горячая волна от обогревателя “De Longhi” спасает и от тех, и от других, и от третьих… Но не спасает от спертой невкусной массы дыхательного газа, который поддерживает течение жизни, но не пробуждает удовольствия. И остается только мечтать о дорогих ароматных сортах воздуха, недоступных мне…
“Помнится, я шел домой, ни о чем не размышляя, но с странной тяжестью на сердце, как вдруг меня поразил сильный, знакомый, но в Германии редкий запах. Я остановился и увидал возле дороги небольшую грядку конопли. Ее степной запах мгновенно напомнил мне родину и возбудил в душе страстную тоску по ней”. И. С. Тургенев. “Ася”.
Иногда выйду на порог университета глотнуть воздуха и замираю: белые поля, редкие волосинки травок, слепит дневным сиянием. И хочется на зимнее поле, как на скатерть, мандаринчик положить… Налюбуюсь – и снова в свою каморку.
Покупательница протянула бумажку – сотню. Разгладив ее в руке, я заметила, что это две сотни – может, слипшиеся были?
– Девушка, вы мне вместо ста рублей дали двести.
– Ах да! – и студентка охотно забрала одну бумажку назад. На глазах у девчонки очки, как телевизоры.
– С
– Спасибо. И вас!
Улыбаюсь на захлопнувшуюся дверь.
Машинально считаю выручку за два утренних часа. Сотни не хватает! Неужели я девушке стольник по ошибке вернула? Наверное, задумавшись, держала его в руке. А подумала, что лишний… Теперь придется свой в кассу докладывать!
Выскочила из университета, но след покупательницы не то что простыл – коркой льда покрылся… Минус тридцать как-никак.
Я озлобленно оглянулась на кассу: вот и пожалей таких…
А тут покупатели:
– Выделитель текста, карандаш, словарь Мюллера…
Через час снова деньги пересчитываю. И странное дело – сложилась выручка – по чеку, по накладной и в пачке.
Неужели сотка опять разъединилась в руке? Нет, скорее всего, в мозгах. В школе по математике у меня был шаткий трояк, и теперь это пагубно сказывается на карьере продавца-кассира. А заодно и на моей психике.
Взмахнула расческой, повесила табличку “Технический перерыв 10 минут”. И в столовку!
Говорят, переживая трудности, человек ищет опору в детских воспоминаниях, едва ли не в младенчестве. Принимает позу эмбриона, прижимает фото бабушки или еще что-то в этом роде. Я нашла более действенное средство: котлета, салат из капусты и язычок с повидлом. Все точно такое, как было в школьной столовой двадцать лет назад. Вкус, консистенция, запах. Как удается общепиту сохранить неповторимый колорит советских изделий? После школы я нигде не встречала подобной жратвы. В студенческие годы были другие блюда, а после – и подавно. И вдруг здесь, в столовой Нью-ЛГУ, из самых глубин прошлого вернулись забытые оттенки вкуса, и вместе с ними вернулось ощущение детства и защищенности. Котлета, правда, уже не по десять копеек, а по четырнадцать рублей, и салат из капусты с морковкой не за две копейки. Да разве дело в ценах! Когда речь идет о психотерапии…
Изобретатель Веткин (в любом институте есть такие чудики) повадился заходить ко мне в магазин и рассказывать о своих экспериментах. Вечно тащит какие-то провода, приборы, колбы. Напомнил он мне одного студенческого приятеля. Я на первом курсе всегда на дискотеку, в кино, а приятель – в библиотеку или в лабораторию: химичил вечерами, хотел изобрести эликсир бессмертия. Обещал: “Если получится, на тебе первой испытаю”. – “Почему на мне?” – “Потому что ты человек будущего…” Где он со своим бессмертием пропал? Говорят, в Бельгии. А Веткин тут как тут. Только теперь я не верю ни в какие такие лекарства, хотя есть у Веткина некое изобретательское горение. Глядишь, чего и получится…
– Моя мечта, чтобы люди жили до ста двадцати лет. И не просто жили, а не болели.
И Веткин начинает говорить, говорить, как мед лить… Если смотреть ему в глаза, то уснешь и стукнешься головой об прилавок.
Воду для чая набираю из-под крана в туалете – желтая, невкусная.
Чай в пакетиках как любовь в презервативе – жажду утолишь, а удовольствия никакого.
У охранника за стеклом вода в бутылях привозная, хорошая, он весь день заглядывает в пропуска и пьет чай. Я при атласах, он при атасах. Лицо у стража порядка скучное, так и хочется протянуть ему книгу бесплатно. А будет ли читать – вопрос.