Магазин, или записки продавца
Шрифт:
– Давайте, только мне вот, например, интересно: отчего человеку больше счастия – от жизнеутверждающей литературы или от хорошего питания?… – у меня всегда такие мысли перед обедом.
Кирилл приготовил светлый отпор моему примитивизму, однако поток студентов, как прибой, смыл остатки нашего диалога…
Каждый день надеваю разные перчатки. Серую и розовую, коричневую и серую, розовую и черную. Двух одинаковых не найти. Клиника?
Раньше, когда я отдалялась от нормы, меня аккуратненько впихивали в рамки, если надо – задвигали, наконец, уминали изо всех сил. Теперь “норма” удалилась на космическое расстояние, и никто уже не рискует реанимировать
Сегодня нашла одну серую, одну розовую перчатку. Серая – колючая, шерстяная, розовая – тонкая шелковая. Вызвала такси в семь утра. “Ждите вишневую „Волгу“ через три минуты”.
Ненавижу утренние сумерки. Особенно зимние. У переезда зависли, электричка перематывалась, как фотопленка. Где-то спали дети возле записки “Ушла в аптеку”. Где-то спала моя мама. Где-то ждал меня ты. Весь мир кружился вокруг думающих друг о друге, вспоминающих, плачущих и видящих друг друга во сне.
Я домчалась до тебя, но не успокоилась. Потому что ничто не может утишить вращение вангоговской ночи… Уходя от тебя, надела одну серую перчатку свою и одну черную огромную твою. Розовая куда-то исчезла…
Может, когда найду две одинаковых, жизнь наладится.
В Кодексе бусидо меня заинтересовала следующая история. “В Китае однажды жил человек, которому нравились драконы, и вся его одежда и обстановка в доме были украшены их изображениями. О его глубоком увлечении этими существами стало известно драконьему богу, и в один прекрасный день перед окном этого человека появился настоящий дракон. Говорят, что человек этот умер от страха”. Нечто похожее случилось со мной, когда перед моим окном появилась настоящая любовь. Я долго призывала ее и трепалась о том, что она есть то единственное, ради чего стоит жить… Но как только любовь приблизилась ко мне, я испугалась так, что едва не убила – сначала ее, потом себя…
Когда не выспишься да еще проплачешь всю ночь, занимается акриловое утро. Болезненное, фантазийно неестественное. Будто ты уже не на земле. Кофеин разливается по телу, как тусклый электрический свет по заспанной комнате. Все освещено пробуждением, но сон таится и конвульсивно забивается в уголки организма.
День за прилавком стою, как оболочка от жука, внутренности которого давно съели муравьи.
Невроз. По Курпатову вычислила. Мурашки бродят по нервам. Внутри дрожат пленочки, снаружи – кожица. Невроз.
Вены – под рукой, то есть на руке. Нож – под рукой, то есть в руке. Разрежу!.. Апельсин.
Почитала Робски про целлюлит и ботокс. Ерунда. Не помогает…
Бывают такие зависания во времени и пространстве. В дерьме, в паутине. Главное – понять, что это временно. Сдвинуты глубинные пласты. Тошнотворно от их движения. Укачивает… В каком месте головы дернуть, чтобы вытащить себя из болота? Вытащи! К кому обращаюсь? Рядом никого нет! А впрочем, есть… Довлатов! “Заповедник”. Ну нельзя же перечитывать его в четвертый раз? Оказывается, можно. Помогает.
Один из моих знакомых узнал, что я написала роман, и тут же поинтересовался:
– А вы читали Татьяну Толстую?
– Нет.
– Тогда как же вы смогли написать роман? Не читая Толстую…
С детства я читаю только то, что мне случайно попадает в руки, причем бесплатно. Я не покупаю книг, тем более дорогих. Это мой принцип. Таким образом, мне удалось прочесть массу любопытных авторов. По стечению обстоятельств Татьяны Толстой среди них не оказалось. Если кто-нибудь одолжит, прочитаю.
Как чукча, писательство считаю процессом, не связанным
“А я? Что ж, мне не дают покоя так много прошлых поступков, что я должен писать и тем самым пробовать выбраться из внутренней темницы своих нервов, своей вины и своих невыплаченных духовных долгов”.
Какое-то предложение, фраза, слово заденет и весь день бередит, как заноза. Портит походку, осанку, настроение. Но не упомнишь, что же именно это было: может, просто интонация.
Иногда под конец дня смутная боль перерастает в кошмарный паралич светлых чувств и оптимизма. Заноза мешает думать, двигаться. А смахнуть ее бывает подчас просто, как пылинку с монитора. И кошмар рассеется.
Гениальная исповедь дочери Ричарда Бротигана – “Смерть не заразна” – особая книга для меня. Потому что это об отце. Об отце погибшем и очень любимом, и, главное, очень искренне. Ианте делится своими переживаниями, а я узнаю свои – настолько схожие, что мурашки по коже… Откуда она могла знать, что так бывает? Что можно так любить и так бояться? Но самым невероятным оказалось, когда в главе “Ночные страхи” я прочитала описанное до мельчайших подробностей поведение моего отца!“Вечером, перед тем как ложиться спать, он проверял на плите каждую ручку, убеждаясь еще и еще раз, что газ выключен. Он их трогал рукой, будто не верил глазам. А потом будто и руке не верил, еще и еще раз заглядывал на кухню, пока наконец не убеждался, что все в порядке. Так же он вел себя, когда запирал замок: поворачивал ключ, дергал ручку, проверял, заперто или нет, отходил, возвращался, снова отпирал, проходился по коридору, заглядывал в комнаты, снова запирал, проверял, шел к автобусу, опять возвращался и опять проверял”. Многократно возвращаясь к описанным сценам, я не могла поверить, что разделенные временем и океаном люди проделывали сходные до деталей движения. Чем это обусловлено? Универсальностью человеческой натуры, сходством жизненных коллизий или сходством психотипов? Как и дочь Бротигана, я столкнулась с тем, что привычки отцов заразны… Беспокоиться, проверять газ и входные замки я перестала только через несколько лет после смерти отца… Книга пронзила меня. И утешила.
Павловск. Проводы Масленицы. Сжигание чучела – кульминация веселья. На высоком деревянном шесте соломенная баба в сарафане, болтаются косицы ног в лаптях. Празднующие встали в хоровод. Подожгли… Занялось платье. Полыхнула выпятившаяся из-под треснувшего сарафана грудь, спина задымилась и выгнулась внутрь, и вся фигура – будто насаженный на кол человек. Дети начали швырять комья снега в распалившуюся бабу. Горящие куски соломы отрывались от тела, летели по воздуху и черным дождем падали на собравшихся. Глупое нарумяненное лицо куклы обуглилось последним. Хребтом обнажилась деревянная доска…
Я стояла потрясенная, так как буквально накануне читала в магазине исторический труд Паскуале Виллари “Джироламо Савонарола и его время”. И что же? Сцена публичного сожжения проповедника и его сподвижников детально напоминала столь любимый народом праздник Масленицу. “Дождем падали внутренности и кровь, – отмечает очевидец грустного события, возбуждавшего крики радости у одних и бесполезные жалобы и вопли у других… – Ватаги мальчишек бесчинствовали с криками и приплясыванием, пускали град камней в трупы, отбивая от них куски мяса, которые падали в огонь”.