Магазин на диване
Шрифт:
– И еще. Должен признаться, меня страшно позабавила твоя история.
– Моя… история?
Откинувшись на спинку кресла и убрав руки за спину, Эд пояснил:
– Мне нравится эта затея: выпустить на экран знакомого всем мальчика, ведущего «Магазина на диване». Отличный сюжет.
– Сюжет? – Макс заметил, что Эд все сильнее возбуждается.
– Конечно. Я уже представляю, как все будет. Кстати, ты гей, гетеро или би?
Макс смущенно поежился на диване.
– Ну, наверное, гей.
– Наверное? Что значит «наверное»? Я спрашиваю, потому что надо же мне
– Извините. Я имел в виду… точнее, я имею в виду, что я гей. Стопроцентный. То есть мне не нравятся женщины, а нравятся мужчины. И вот как…
– Нет проблем, дружище, нет проблем. Черт. Обожаю геев – почти сорок семь процентов наших продаж составляет гей-порно.
– Ясно.
– И то, что ты гей, – это же просто замечательно. Так я могу поточнее представить сюжет, даже название уже придумал подходящее: «Качок из телемагазина». – Эд стряхнул пепел на ковер.
– То есть вы хотите снять кино про меня?
– Не про тебя лично, а про то, чем ты раньше занимался. Про телевидение, телешопинг. Круто получится.
– О! Кажется, я понял.
– Вот какую я пока предлагаю сделку. Если ты заинтересовался, надо будет сделать небольшие пробы. Ничего особенного, просто ты с одним из наших ребят: хочу посмотреть, как ты чувствуешь себя перед камерой.
– О, я чувствую себя весьма уверенно, даже лучше, чем в жизни, – с улыбкой проговорил Макс.
– Это все прекрасно, ни капли не сомневаюсь. Но я хочу посмотреть, насколько уютно твоему члену перед камерой, понимаешь? Иногда в ту самую минуту, как включается мотор, у ребят бывают проблемы со стояком.
– Со стояком? – переспросил Макс.
– Ну да, со стояком, то есть с эрекцией.
«Ну и чего я ожидал», – подумал Макс. Ведь как-никак он пришел на собеседование на место порноактера. Он же проходил пробы на вакансию диктора новостей. Это то же самое. Почти.
– И когда вы хотите провести эти пробы?
Эд поднялся с кресла, бросил сигарету на пол и раздавил ее ногой.
– У нас сейчас идут съемки на площадке. Можем пойти туда и прямо сейчас снять пробы.
Одна половина Макса онемела от шеи и ниже. Но другая его половина чувствовала себя вполне уверенно. Как будто в его голове воображаемые зрители скандировали: «Вперед, Рики! Рики, вперед!»
– Конечно, никаких проблем.
– Тогда следуй за мной.
И Макс последовал.
17
На третий день в «Центре Энн Секстон» Пегги Джин уже не тряслась и не крючилась над унитазом, чтобы опорожнить желудок. Сеансы электрошоковой терапии подошли к концу. Закончилось и круглосуточное наблюдение, которое установили за ней как за пациенткой с суицидальными настроениями. Ей объяснили, что первые три дня ломки самые тяжелые, и это была правда. Первые две ночи она видела пауков, ползущих по потолку ее комнаты, но когда включала свет, никаких пауков уже не было.
– Галлюцинации – обычное дело у алкоголиков, – заявил врач, специализирующийся на наркотической зависимости.
У алкоголиков.
Пегги Джин стала алкоголичкой. И наркоманкой. По крайней мере, ей так
– Нет, миссис Смайт. «Калуа» и кофе – это разные вещи, а ликер считается алкоголем.
У нее даже отняли духи «Джорджио».
– Извините, но вам запрещено иметь при себе любые алкогольсодержащие жидкости.
Они что же, серьезно думают, что она станет пить духи?!
– Вы удивитесь, когда узнаете, на что иногда идут наши пациенты, – сообщил врач-нарколог.
Когда ее спросили, сколько валиума она принимала, Пегги Джин ответила:
– О, всего ничего, пять-шесть таблеток несколько раз в день.
И вот она оказалась в больнице. В больнице для умалишенных. Пусть она названа в честь поэтессы, но это была такая же больница, как та, в которой Пегги Джин держала на руках ребенка, больного СПИДом. Резкий флуоресцентный свет, подчеркивающий недостатки внешности, холодные плиточные полы, ванные комнаты с оборудованием для инвалидов. Это было просто ужасно. Длинный коридор больничных палат, в конце которого – «общая гостиная» с уродливыми диванами, стульями и столами, заваленными прошлогодними журналами. Здесь были две комнаты для групповой терапии, где кругом стояли бежевые мягкие банкетки. На стенах – ни одной картины, только белые доски для записей и огнетушители. Три раза в день – на завтрак, обед и ужин – всех пациентов провожали к большому лифту, который запирался на ключ. Лифт останавливался лишь на одном этаже, в кафетерии. Это была мрачная комната с покрытым линолеумом полом, где пахло чистящим средством и жиром.
«Нас держат здесь, как скот», – подумала Пегги Джин в первый день, стоя в углу лифта, зажатая между тощим чернокожим мужчиной и девочкой с синяками на руках.
Еда сперва показалась Пегги Джин отвратительной: сухие блины на завтрак; бутерброд с плавленым сыром на обед и шведские фрикадельки на ужин. Но с наступлением третьего дня она стала предвкушать походы в столовую. На ужин, если попросить, обычно давали жареную рыбу на выбор и никогда не жалели соуса тартар.
У большинства пациентов были общие палаты, но Пегги Джин повезло, и она жила в комнате одна, хоть ей и не разрешали закрывать дверь. Малая толика уединения помогла ей пережить первые три дня. Одиночество стало для нее роскошью.
Но суть программы была не в выборе блюд на ужин и не в одиночной палате, которая, несмотря на всю свою неприглядность, казалась ей роскошной. На третий день Пегги Джин выяснила, что ее пребывание в «Центре Энн Секстон» подразумевает интенсивную терапию. Ту, о которой ничего не говорилось в «Шоу Боба Ньюхарта [10] ».
– Умоляю, я не хочу испортить клеем ногти! Как же мой маникюр, – запротестовала Пегги Джин, когда ей приказали нарисовать «портрет ее боли» из толстой лапши, картона, суперклея и блесток.
10
Популярное шоу на CBS (1972–1978) с Бобом Ньюхартом в роли чикагского психолога Роберта Хартли.