Магическая трубка Конан Дойла
Шрифт:
— Ого! — вырвалось у Артура. — Это что же за фортификационное сооружение?
— Это Кейп-Кост, белый господин. Штаб-квартира английской компании «Королевские дельцы», на которую я работаю, — с достоинством сообщил Овусу. — Здесь можно выбрать лучших рабов Золотого Берега. Самых работящих, трудолюбивых ашанти, только вчера захваченных нашими солдатами в плен. Они томятся в казематах, дожидаясь, когда по-настоящему достойный покупатель отберет лучших из них.
— С чего ты взял, что я собираюсь покупать рабов? — оторопел судовой врач.
— Ну как же, — растерялся проводник. —
Дойль озадаченно взглянул на Овусу и вдруг расхохотался.
— Да нет же, приятель! Я доктор! Врач! — сквозь смех проговорил он, выбираясь из повозки. — Мне жаль, мой друг, но я не покупаю невольников! Тебя ввел в заблуждение мой докторский саквояж!
— Но это так интересно! — умоляюще вскинула руки мисс Бетти. — Я очень хочу посмотреть на чернокожих рабов!
— Не думаю, что благовоспитанной девушке пристало посещать невольничьи рынки! — тряхнула седыми кудряшками миссис Эверсон.
Абориген покосился на богатую цепочку, тянущуюся из петлицы жилета доктора к венчающим ее часам, и с надеждой проговорил:
— Но, господин, если у вас нет денег, вы можете обменять эти часы на самого лучшего невольника!
— Мне не нужен невольник, — категорично отрезал Артур.
Под раздосадованное бормотание Овусу на языке народа банту доктор Дойль выбрался из повозки, развернул ослика с дамами в обратную сторону, и, ведя животное под узцы, размашистой походкой зашагал назад, к берегу океана, где дожидалась на якоре «Маюмба».
Лондон, 199… год
Подготовка к выступлению на симпозиуме заняла около часа. Остаток вечера Басаргин просидел с Радием за длинной стойкой бара на первом этаже отеля, слушая, как друг хвастается перед зарубежными коллегами научными успехами и изобретениями. Затем Полонский перешел к рассказу о походе в музей.
— Я смотрю, вы посетили сувенирную лавочку, — заметил немец Клаус Штольц, рассматривая новую трубку Радия. Закончив осмотр, он оттопырил нижнюю губу и пренебрежительно процедил сквозь по-заячьи выпирающие зубы: — Барахло. Ширпотреб.
— Знаете, где взять лучше? — хмыкнул Радий.
Немец отхлебнул из высокой пузатой кружки холодного пива и, заметив досаду в глазах Полонского, застывшего в напряженной позе над коктейлем «Пино-колада», неторопливо затянул:
— Не так давно в офисе одной из лондонских юридических фирм было найдено собрание бумаг и кое-какие личные вещи сэра Артура Конан Дойля. Через два дня состоится аукцион, где будут распродаваться эти реликвии. Не сомневаюсь, что там будут и трубки. Я планирую посетить, ибо думаю, что закрытие семинара прекрасно пройдет и без меня. Если желаете, можете составить мне компанию.
Аукционный дом, о котором шла речь, располагался в Южном Кенсингтоне. Михаил много слышал об этом уникальном месте, которое после проведения первой Всемирной выставки по инициативе принца Альберта было превращено в музейный городок Альбертополь. Много слышал и потому не мог отказаться от предложения немца. После недолгих уговоров Радий согласился поехать на аукцион, соблазненный перспективой заполучить подлинную трубку писателя. И в тот момент, когда участники симпозиума благодарили организаторов за прекрасно проведенное мероприятие, приятели вместе с Клаусом Штольцем неторопливо шли по выставочной дороге мимо устремленного в небо двумя симметричными романо-византийскими
Басаргина так и манили к себе двадцатишестиметровый скелет диплодока и механическая модель тиранозавра, о которых юноша читал в научных журналах, но сказать об этом Радию не решался. Туристы миновали торжественное здание Политехнического музея, Альберт-холл под круглым куполом, мрачную громаду Горной академии, острые шпили башенок Музея Виктории и Альберта, Королевское географическое общество и подошли наконец к аукционному дому.
До начала торгов оставалось не более пяти минут, и друзья поспешили к столу регистрации, где надменный британец вручил каждому из них табличку с номером, после чего попросил пройти в зал. Желающих обзавестись вещами Конан Дойля оказалось совсем немного, и это несколько успокоило начавшего было волноваться Полонского. Устроившись в первом ряду, друзья с головой погрузились в происходящее.
Помимо писем Уинстона Черчилля, Оскара Уайльда, Бернарда Шоу, Редьярда Киплинга и Герберта Уэллса, аукционный дом выставил на торги выданный Конан Дойлю в 1920 году паспорт, портмоне из кожи ящерицы с серебряными уголками, водительское удостоверение, принадлежавшее супруге писателя, и ряд семейных фотографий. На одном из снимков был запечатлен седовласый джентльмен, весь вид которого выдавал в нем художника. В зубах его красовалась короткая глиняная трубка.
— Лот номер двадцать три, фотокарточка отца писателя, — пафосно сообщил ведущий аукциона, указывая на приветливо улыбающуюся девушку, выносящую лоты. Продемонстрировав залу снимок, сотрудница аукционного дома осталась стоять с фотографией на сцене, в то время как ведущий повысил голос:
— Итак, лот двадцать три! Стартовая цена пятьдесят фунтов!
Снимок ушел за шестьдесят пять, и приобрел его крохотный азиат, с лица которого не сходила извиняющаяся улыбка. Следующим лотом была та самая глиняная трубка, с которой снимался отец писателя.
— Стартовая цена тридцать фунтов! — объявил аукционист.
— Всего-то? — обрадованно потер руки Радий, вскидывая табличку с номером. — Это как раз по мне! Мишань, выгребай свою наличность!
Кроме Полонского, как ни странно, терракотовая трубка больше ни у кого интереса не вызвала. Не дожидаясь окончания торгов, Радий поднялся с места и пошел забирать покупку. Взяв у Басаргина недостающие деньги, он рассчитался в кассе и получил свое приобретение. И тут же вынул изо рта сувенир, купленный в музее, заменив его глиняной трубкой, многозначительно переглянувшись с Клаусом Штольцем, ставшим счастливым обладателем портмоне и стопки детских книжек, изданных сэром Артуром специально для выставки работ Чарльза Дойля. Михаил с завистью рассматривал маленькие, размером с ладошку, книжечки из плотного картона. В каждой был стишок про малый народец с тематически подобранной иллюстрацией отца писателя. Книжки были на двух языках — английском и языках авторов стихов — сербском, болгарском, русском. Одна из них называлась «Скрут» и принадлежала перу Саши Черного. Некоторое время Басаргин вертел книжицу в руках, затем робко попросил:
— Не могли бы вы, Клаус, продать мне Сашу Черного? Мама очень любит этого поэта. Ей было бы приятно в подарок получить такую книжку.
— Простите, Миша, не могу, — забирая книжицу, покачал головой немец. — Это все-таки подборка. Она ничего не стоит в неполном виде.
— Об этом я как-то не подумал, извините, — пробормотал юноша, следуя за товарищами. Немного приотстав, он снял запотевшие от волнения очки и принялся аккуратно протирать их носовым платком.
— Так что вы говорили про лазерную сварку? — следуя к станции метро вдруг обратился к Полонскому немец, возвращаясь к выступлению российского инженера на симпозиуме.