Магический кристалл
Шрифт:
На миг охладел Путивой: стольный град без крепостных стен, открыт со всех сторон, и по случаю таржища дружина распущена, лишь городская да храмовая стража при оружии…
Но бывалый и сведомый в тайнах сражений за престол, не утратил духа, в тот час совладал с собой, кликнул вестового боярина и послал, чтоб ударили в вечевой колокол да призвали варягов к торжественному огню. Пристанному же начальнику велел убрать с пути мелкие суда и лодки, приготовить чалы, а ротозеев, что недавно хулили его и сейчас таращились на исполинский хорс, призвал встретить
И еще крикнул своим слугам:
— Эй, молодцы! Принесите-ка мне посох!
Иного ждал народ и немало изумился, что государь не дрогнул, не устрашился, не бросился собирать дружину; напротив, вздумал с честью встречать исполина, память о коем давно уже ушла в предание. И послушались варяги, слезли с мачт, спустились с кораблей и встали слева да справа от Князя и Закона. А ему принесли посох, с коим по обыкновению он встречал лишь заморских князей и царей. Тут и вовсе притих народ, не зная, то ли гордиться благородством своего государя, то ли ждать от него новой, еще неведомой хитрости, ибо узрели у него плеть за опояской.
Между тем сам начальник с гребцами завез на ладье чалки и, приблизившись к богатырскому хорсу, подал их на борт. Однако исполин все еще не показывался на палубе, и концы приняли ватажники — молчаливые воины, обряженные в варяжские кольчуги и латы и совсем не похожие на наемников. Могучие чальники на берегу взялись за канаты и под бравый причет потянули корабль.
И тут не сдержали удивленного возгласа старые опытные мореходы: по тому, как огромный хорс легко скользил по воде, чуть покачиваясь с носа на корму, внутри него было сердце — двигатель из живой и мертвой живицы, ныне почти забытый на берегах Варяжского моря. Смолокуры, что варили живицу в тайных варнях, спрятанных в первозданных лесах, были истовыми крамольниками, ибо ремесло их было связано с солнцем. Они не признавали перунова братства и никакой новой власти над русами — ни племени Гориславова, ни нынешнего Путивоя, а потому давно уже не привозили живицы на весенние ярмарки. Некоторые варяги подолгу скитались в самых глухих углах парусья в надежде отыскать хотя бы их след, однако все упорнее ходил слух, что старые живичники вымерли, а молодые не переняли таинства и разбрелись по местам, более обжитым.
А на этом богатырском хорсе еще стучало сердце! И на остальных сорока малых судах, медленно буравящих пляшущую у берега прибойную волну. Пока варяги глазели на чудо, забыв о празднике, на колокольне ударил благовест, и в тот же час одновременно вспыхнули на холмах костры, напомнив о таржестве, и робкая, осенняя заря на востоке будто разбежалась по окоему, осветив полнеба. Но никто не обернулся, чтобы позреть на миг совокупления земли и нектара, ибо в этот миг из недр корабля явился исполин, как и вся его ватага, облаченный в кольчугу и латы.
Не сдержал чувств и отшатнулся народ, задрав головы — один Князь и Закон не шелохнулся, поскольку мысленно изготовился к этому явлению. Богатырь же потянулся, словно только что с ложа встал, огляделся по сторонам, взирая на огни,
— Лепо, — обронил он.
В следующую минуту и Путивой не смог скрыть дива, чуть не выронив посоха: исполин снял островерхий шлем с соколиными крылами и вмиг оборотился юной поленицей, ибо упали из-под него длинные космы и рассыпались по богатырским плечам.
Качнулся и отступил бывалый морской народ, чем и привлек внимание поленицы. Оторвала она взор от холмов с кострами, опустила очи долу и сама подивилась.
— Кто вы?
— Варяги, — нашелся государь. — Арвары из рода Руса.
— Чудно!.. Не чаяла я, что так измельчал род Руса.
— Кто же ты будешь?
— Мне имя Краснозора, — молвила поленица.
Тут схлынула оторопь, зашевелился народ, и шепоток полетел над головами:
— Краснозора?.. Краснозора?..
— Не слыхали мы о тебе, — сказал Князь и Закон, окончательно сладив с собой. — Не долетала молва до наших берегов.
— Отшельница я.
— Я всех отшельников наперечет знаю. В каком краю ты жила?
— На острове Молчания.
— И об острове таком не слыхал ни от бывалых мореходов, ни от волхвов. Почто же так называется?
— Родимое пятно Земли не терпит много слов. Молчать там след.
— То-то и речь твоя чудна.
— Отвыкла говорить. А хочется сказать так много…
— Ну а по какой нужде к нам пожаловала?
— Жениха ищу. Услышала в Кладовесте, таржище ныне здесь.
— Верно. А вышла ли ты годами, чтоб приезжать на праздник?
— А кто ты, чтоб спрашивать?
— Князь и Закон парусья. Имя мне — Путивой.
— Летами я созрела. Без малого четыре века мне…
И новый шепот возреял над толпой:
— Бессмертная?.. Бессмертная!..
Но государь и виду не показал, велел достать хлеб-соль и приподнести Краснозоре, но бояре остались стоять, ровно столбы.
— Эй, слыхали, что было велено? — Князь и Закон толкнул крайнего. — Невеста перед вами!
Боярин рот закрыл, однако же ног от земли не оторвал. И тогда из толпы вывернулся храбрец Сивояр.
— Дай, государь, снесу твой дар!
Не по чести было ему преподносить дары Закона, но та неловкость, что вышла с боярами, лишь усугублялась долгой заминкой, и Путивой махнул десницей.
— Ну уж снеси! — Краснозоре же сказал как подобает: — Прими дары, коли созрела и заневестилась!
Варяг ступил на чалку и, пробежав по ней, в единый миг оказался на палубе перед Краснозорой.
— Хлеб-соль тебе, краса!
Она склонилась и приняла дары.
— Ох, измельчали русы! — вдруг засмеялась. — Чтобы руки достать, приходится сгибаться!
— Ты не смотри, что ростом мал! — забалагурил Сивояр. — Зато проворен, ловок и, если надо, подпрыгну вверх и трижды лобызнуть успею, пока лечу. Не веришь — испытай!
Государя от его речей встряхнуло, но он скрыл гнев и спросил со строгостью:
— А что же ты, невеста, исполчилась? С дружиной пришла, а по обычаю не след деве на выданье ходить, как полководцу.
— Да путь неведомый и долгий, — ответила ему Краснозора. — Из океана иду, через три моря.
— Что же родители не повезли тебя?