Магистр бессильных слов

Я приучил себя не сожалеть о многом,

Но все, что потерял и отдал, не забыл.

И только знал бы кто, как трудно быть не-богом,

Особенно когда ты помнишь, как им был…

Й.

Иштвану снилась строфа. Четкая и ритмичная, она звучала выразительно и при этом исключительно сдержанно. Без примеси излишеств. Чисто и энергично. Как зигзаг молнии на грозовом небе.

Как отточенный росчерк клинка в смертоносном выпаде.

Но разбуженный деликатным постукиванием мадам Эпине в дверь его комнаты, извещающим, что завтрак ждет, он не смог вспомнить ни слова. Как будто фраза произнесена была на незнакомом языке, и от нее осталось только легкое эхо, призрачное отражение безупречного сочетания энергии, ритма и размера.

Это сочетание тревожило и не отпускало, заставляя вновь и вновь пытаться мысленно воспроизвести его, напряженно вслушиваясь в далекие отголоски в надежде уловить хоть какую-то зацепку, что могла бы позволить достроить остальное.

Иштван настолько увлекся попытками догнать ускользающую фразу, что оказался совершенно не способен оценить ни свежайшие рогалики, поданные мадам Эпине к завтраку, ни не менее свежие новости из жизни обитателей их небольшого городка, которыми мадам воодушевленно делилась, разливая по чашкам кофе:

— Тут, говорят, Катаржина на мужа как закричит: «Да чтоб у тебя, обманщика, язык твой лживый отсох!» — пересказывала она городские сплетни полковнику Мартону.

— Ну, надо же! — изумлялся полковник, намазывая половинку рогалика маслом. — А муж что?

— А муж и ответить ничего не смог, — таинственным шепотом поведала мадам Эпине, а традиционно восседавшая на соседнем с ней стуле болонка Зефирка возмущенно тявкнула.

Отношение мадам к описываемому инциденту красноречиво выражали приподнятые аккуратно подщипанные брови. От вынесения же словесных оценок пожилая дама воздержалась и повернулась к Иштвану, который, сам того не замечая, в задумчивости принялся выстукивать завороживший его ритм кончиком десертного ножа по золоченому краю чашки ее любимого кофейного сервиза.

— Иштван, милый, — воскликнула мадам. — Уже пора выходить, чтобы не опоздать в гимназию! Что там у вас сегодня по расписанию?

Иштван медленно перевел задумчивый взгляд со своего ножа на мадам Эпине.

— Итоговый диктант, — не сразу вспомнил он. — А еще зачет по грамматике и Ложа трубадуров. Надо идти, — и, отставив недопитую чашку, поднялся: — Спасибо, мадам Эпине. Хорошего дня, полковник. Пока, Кефирка!

— Зе-фир-ка, ее зовут Зе-фир-ка, — привычно пропела мадам под тявкание своей любимицы.

Благодаря заботам ответственной мадам Эпине, выставившей его из дому с изрядным запасом времени, Иштван мог не спешить. Точнее, сегодня он, даже выйдя позже, едва ли стал

бы двигаться торопливее. Все еще погруженный в выстраивание вариантов, укладывающихся в приснившуюся идеальную строфу, он шел по бульвару, не видя распускающейся всюду сирени, не обращая внимания на редких прохожих, не замечая, что мешает проехать карете единственного в провинциальном городке Бьоре наемного извозчика Бороша.

Поскольку спешить в столь ранний час в сонном городе Борошу было совершенно некуда, тот не стал привлекать внимание зазевавшегося пешехода, бредущего по середине мостовой, не отрывая от этой самой мостовой невидящего взора. А борошева кобыла Дьюла тем более не рвалась обгонять кого бы то ни было и плелась следом за Иштваном, тоже не подымая головы.

Так чинно и неспешно они проследовали до конца бульвара, где на перекрестке с Липовой аллеей Иштван свернул направо к гимназии, а Дьюла повезла задремавшего Бороша привычным маршрутом налево к почтовой станции.

На аллее было оживленнее. Учебный год в Бьорской мужской гимназии вступал в самую жаркую стадию — от годовых экзаменов отделяла лишь зачетная неделя. Учащиеся всех возрастов в одинаковых серых мундирах и с фуражками, по причине теплой погоды преимущественно зажатыми под мышками, стекались со всех сторон к массивному трехэтажному зданию с широким каменным крыльцом. Некоторые окликали Иштвана, здороваясь, и он, кивая в ответ на приветствия, в последний раз попытался уложить подобранные слова в загадочный размер. И с остро кольнувшей досадой вынужден был признать, что идеально не получилось. Обругав себя «плеоназматиком» [1], он взбежал по ступенькам.

У дверей кабинета толпились гимназисты третьего класса, сбившись в тесный кружок и сдвинув стриженые макушки, они внимали бойко вещающему что-то веснушчатому Якобу. Иштван подошел незаметно и успел услышать:

— …А тетка как заорет: «Козел ты драный, чтоб у тебя, изменщика, все отсохло!»

Якоб закатил глаза, выдерживая хорошую актерскую паузу, публика тут же заторопила:

— Ну, и?

— А дальше?

— И что? — подключился к нетерпеливой публике Иштван.

Якоб вздрогнул и, вскинув голову, уставился на него растерянно.

— И… и все отсохло, — с запинкой пробормотал он. — Здравствуйте, учитель Иштван!

Диктант третьего класса Иштван проверил во время пустой пары. Здесь все обошлось без неожиданностей — несколько пропущенных запятых вставил собственной ручкой, пару лишних этой же ручкой зачеркнул. Сюрприз ждал его на зачете в пятом.

— Учитель Иштван, — сразу же вскинул руку один из несомненных кандидатов на многократную пересдачу, — а помните, вы говорили, что сочинившему стих поставите зачет сразу?