Магистр
Шрифт:
Сухов выслушал и усмехнулся криво, холодея в душе.
– Ты что, с дуба рухнул, государь вшивый? – спросил он Альбериха II Сполетского. – Ты хоть иногда думай своей башкой! Я же не один! Пусть империя далеко, так дружина варягов моих близко! Да они тебя в шкуру коровью зашьют и зверюгам скормят в лучших традициях христианских мучеников – один гульфик от тебя останется!
– В Маммертинскую тюрьму его! – промычал «государь всех римлян». – В яму!
Глава 17,
в которой
Олега вывели из замка и посадили в клетку на колёсах. Сухов не протестовал – не заковали в цепи, и то ладно.
Магистр грустно улыбнулся, глядя на солидариев, которые совсем недавно отражали атаки альберихцев, слушая его приказы, а ныне преданно служили государю-самозванцу. Правильно римляне говаривали: «Так проходит слава земная!»
Копьеносцы и арбалетчики окружили арестантскую повозку с клеткой, и знакомый Олегу бравый солидарий крикнул:
– Трогай!
Молоденький рекрут-возница вздрогнул, вжал голову в плечи, но быстро опомнился и повёл лошадь под уздцы – на козлы сесть он побаивался. Ладно, решил Сухов, будем считать, что он на бесплатной экскурсии. А там посмотрим…
Подстелив соломки, он уселся и привалился спиною к решетке.
Телега миновала мост Элия и проделала тот же путь, что давеча осилила «чёртова дюжина», ведомая Сальватором. Разве что у театра Марцелла солидарии не стали заворачивать на остров, а двинулись дальше, к Велабру, ложбине между склоном Палатина и Капитолием, пока не выехали на Этрусскую улицу. Поднимаясь в гору, конвой миновал полуразрушенный храм Диоскуров и выбрался на римский Форум – ныне кочковатый пустырь, заросший кустарником и чахлыми дубками.
Качаясь и трясясь, повозка проехала мимо базилики Эмилия с проваленной крышей и церкви Св. Сергия, наискосок через весь Форум, под тяжеловесную арку Септимия Севера. За аркой постепенно открывались взгляду портики трех больших храмов, а за ними дыбился громадный Табулярий, бывший имперский архив, декорированный колоннадами. С Форума на Капитолий вела длинная лестница, создавая впечатление огромности пространства, охваченного архитектурными объемами, и при этом все было напоказ, все доступно зрению – до последней ступеньки и арочки.
Щелкнув кнутом, возница свернул в Маммертинский переулок. Врезаясь в крутой склон Капитолийского холма, над переулком нависал колоссальный Табулярий, выглядевший отсюда крепостью.
Олегу стало не по себе, когда он увидел вход в страшную Маммертинскую тюрьму. Там, в ямах без света и свежего воздуха, а то и вовсе в Туллиануме – бывшей каменной цистерне, имевшей всего одно отверстие в потолке, – держали государственных преступников. А ныне на маммертинскую «зону» доставят его самого, Олега свет Романыча, чтобы Олегу свет Романычу удобней было одуматься и покаяться и отречься от «множества облыжных клевет на христианнейшего государя Альбериха и святого папу Льва»…
– Вылазь! – махнул мечом солидарий.
– Ты когда в последний раз мылся? – спросил Сухов, кривя лицо.
– Разговорчики… – пробурчал солидарий, благоразумно отступая в сторону.
Олег
Чем дальше уходил коридор, тем темнее становилось. Стражники зажгли факелы.
В оранжево-красном, прыгающем и колеблющемся свете тюрьма приобрела вид ещё более пугающий и зловещий. Как же это было ужасно – годами сидеть в этой духоте и тьме, терзаясь пыткой недоступности света, свежего ветра, книг, женщины, работы…
Паче чаяния, в яму Олега не упрятали. Тюремщик разомкнул тяжелый засов на решетке и пропустил Сухова в темницу, длинную и узкую, как пенал. Солидарии развернулись кругом и утопали, а тюремщик задержался. Толстый, усатый, румяный, он меньше всего походил на вертухая – ему бы в лавке молочной торговать. Потоптавшись и покашляв, он неуверенно предложил:
– Может… того… факел оставить?
– Спасибо, – улыбнулся Олег. – Я не боюсь темноты.
– А-а… Ну ладно тогда. Там солома в углу, располагайтесь…
Шумно сопя, он ушел, и прыгающие отсветы утянулись за ним следом. Прихлынула тьма и затопила все вокруг. «Темнота – друг молодежи» – вспомнил Сухов веселую поговорку. Друг-то она друг… только не здесь. В Маммертине тьма была опасным противником, ежечасно отшелушивавшим здравый ум, сводившим с него… если воля узника оказывалась слабее мрака и тишины. Каменный мешок. Ну, мешки бывают и с дырками… Олег подергал и пошатал прутья решетки. В три пальца толщиной, прутья стояли неколебимо. Ладно… Магистр почувствовал усталость. Немудрено – весь день крепость защищал. Он добрел до вороха свежей соломы в углу, лег и уснул.
Сухову снился приятный сон, и он недовольно сморщился и сощурился, когда его разбудил свет факела и тихий женский голос. Олег приподнялся на локтях, все еще пытаясь уловить обрывки таявшего сновидения, и глянул из-под руки на решетку. За нею стояла девушка или молодая женщина. Тёмный и глухой чехол монахини висел на ней безобразным мешком, пряча фигуру. У Олега сразу что-то заёкало внутри – неужто аутодафе?! На фиг, на фиг… Всё, больше он не станет покоряться арбалетам! Лучше выглядеть святым Себастьяном, чем Джордано Бруно. А уж тризну по себе он справит загодя, прихватит с собой стольких, скольких успеет… Но что за страхи, в самом деле?!
– Олег!.. – негромко позвала монахиня.
Э, нет, так на казнь не зовут… Господи, какой знакомый голос! Мерещится ему, что ли? Сухов упруго встал и широкими шагами приблизился к решетке. Невозможно…
– Алёна?! Ты?!
– Я, я! – ответила женщина, смеясь и плача. – Бедненький мой! Сейчас я тебя вызволю…
– Но… как? – вымолвил Сухов, всё ещё не способный прийти в себя.
– Меня патриарх направил, своею тайной посланницей… – проговорила Мелиссина, тягая хитрый засов. – Это моя вина, что Альберих поднял мятеж, – я сама его подзуживала, и вот…