Магистр
Шрифт:
Стены зала из снежно-белого мрамора были разделены гранитными пилястрами, а покрывал его купол, разбитый на глубокие квадратные ячейки-кессоны. Они мельчали снизу вверх, и от того создавалось впечатление, будто полушарие купола вытягивалось, делаясь яйцевидным. Внутри кессонов поблескивали позолоченные бронзовые розетки, похожие на крупные звезды.
– Купаться! Купаться! – закричала Марозия, снимая с себя парчу и шелка. Невесть откуда появившиеся нагие девицы помогли ей справиться с завязками и взялись раздевать Олега – Сухов не сопротивлялся.
Голые и босые, сестрички представились Сухову
Теодора с Марозией принялись намыливать Олега с ног до головы, восхищаясь его статью, а искупав, налили вина и заставили выпить.
Выбраться из бассейна Сухов смог лишь с помощью визжащих и хохочущих девиц, сразу обступивших его с простынями, укутывая и промакивая распаренное тело.
Следом бассейн покинули сестрички и повели Олега в опочивальню. Пол её был теплым и почему-то шатался, валясь из стороны в сторону. Сухов повалился на постель, встал на четвереньки, упал на бок и пополз к подушкам. Тут и слева, и справа к нему прижались горячие женские тела; ладони, губы и языки Марозии с Теодорой довели возбуждение до предела – впервые в жизни он занимался любовью втроём.
Он ощущал, как чьи-то ноги то раздвигаются под ним, то обхватывают его со спины, то закидываются ему на плечи, но чьи именно – не различал. Кто стонал – Теодора или Марозия? А за чью грудь он хватался? Чьи бедра тискал? А какая ему разница? Вот Марозия лежит под ним и царапает ему спину ноготками, кричит от наслаждения и закидывает голову…
А вот Теодора опускается на колени, выгибая спину, а он тискает её то за ягодицы, то за талию, то за груди… Две женщины оказываются сразу везде, обволакивая Олега, обнимая, оглаживая и ублажая, исполняя все его желания и все свои хотения, более чем необузданные.
Сухов забылся тяжёлой дрёмой, но даже во сне он погружался в горячее и влажное, соседствуя с мягким и упругим, гладким и шелковистым…
Глава 16,
в которой Олег стойко принимает удары судьбы
Олег проснулся, но не проспался. Хотя за окном ярко светило солнце – фигурные стекляшки бросали пёстрый отсвет на разворошенную постель, – отдохнувшим он себя не чувствовал. Сухов протёр глаза. Свод над опочивальней был разрисован на темы, далёкие от божественных, – вакханки плясали по нему, изгибаясь самым непристойным образом. Колонны розоватого мрамора поддерживали купол потолка позолоченными капителями, приподнимая вакханок над суетой.
Олег перекатил голову по подушке влево, чувствуя тяжесть в голове и тупую боль.
Слева возлежала Марозия, свежая и румяная, словно после холодного душа. Лежала и улыбалась.
У Олега мелькнула мысль, что вовсе не выпитое вино представило её красавицей, Марозия на самом деле была хороша. И очень сексуальна – женщина до кончиков ногтей.
Сухов поморщился. Вопрос: что он теперь скажет Алёне? Отговорки типа «боюсь расстроить жену, потому и скрываю правду о любовнице» содержат один лишний элемент. Надо убрать слово «расстроить», поскольку оно лживо, и тогда всё будет верно. Боюсь, потому и скрываю! Но в нём-то
В общем, простит его Алёнка – хорошо, не простит – сам виноват. Пить надо меньше. Или это тоже отговорка? Э, нет, сиятельный, не дели провинность с алкоголем – вино само в глотку не льётся!
– А где Теодора? – спросил он, не найдя лучшей темы для разговора.
– Прихорашивается, – улыбнулась Марозия. Протянув руку, она нежно погладила лицо Олега.
От неожиданной ласки он даже глаза закрыл. Лёгкие касания женских пальцев будили совсем иные чувства, нежели вчера. Часов десять назад Марозия извивалась, крича от страсти, она отдавалась вся и целиком, яростно, обжигая и обжигаясь, не тая ничего, не приберегая на потом ни слова, ни жеста, ни поцелуя. А ныне она мягкая-мягкая, ласковая-ласковая…
– Марозия…
Сухов положил ладонь на грудь женщины, ощущая под пальцами тёплую атласность и неожиданную туготу. Сжал, погладил, легонько защемил сосок.
– Я люблю тебя… – прошептала Марозия, прикрывая глаза трепещущими ресницами.
Колкий звон развеял розовый романтический туман – тяжелая стрела влетела в окно и воткнулась в спинку кровати, задрожав грязным оперением.
Марозия не вскрикнула, она порывисто метнулась к Олегу – не ища защиты, но оберегая его самого. Распахнулась дверь, и в опочивальню вбежала Теодора. Женщина была в одной рубахе-шэнс, лицо её с трудом сохраняло спокойствие, а глаза были широко распахнуты.
– Альберих поднял восстание! – воскликнула Теодора.
– Мой Альберих?! – изумилась Марозия.
– Да, да! Он вооружает римлян против тебя и Уго! Воспользовался, что король отправил войско к Беневенту, и восстал!
– Мой Альберих… – проговорила супруга короля. – Моя кровь…
Ещё одна стрела влетела в окно, оставляя щербину на мраморе колонны.
– Надо уходить отсюда! – заметалась Теодора.
Олег, забыв про похмелье, вскочил и быстро стал облачаться – чьи-то умелые руки (он вспомнил вчерашних девиц) аккуратно сложили его одежду на деревянном кресле рядом с кроватью.
Одевшись, обувшись, нацепив перевязь с мечом, он обернулся к Марозии. Женщина подбежала к нему, приникла, вставая на цыпочки, и нежно поцеловала.
– Беги в замок, любимый, – сказала Марозия, задыхаясь. – Спасай моего муженька – это сейчас самое важное!
– А ты?
– А что Альберих сделает своей матери? Беги, любимый мой, беги!
Обняв Марозию на прощание, Олег поцеловал её и выбежал вон.
Удивительно, но память подсказала ему дорогу.
В большой приёмной Латеранского дворца шёл вялый бой – мятежники сражались с гвардейцами папы римского.
– Иоанн! – раздался трубный глас, и в приёмную ввалился огромный загорелый человек с повязкой на глазу. Единственное око великана горело яростью. – Где Иоанн?
– Здесь, здесь! – закричали за высокими дверями. – Ведём уже!
Створки с грохотом распахнулись, и двое в гражданском платье выволокли папу Иоанна XI. В белом одеянии, с растрёпанными волосами, понтифик представлял собой жалкое зрелище, хотя и сопротивлялся – вырывался, упирался ногами в притолоку, кусался даже.