Магия и кровь

Самбери Лизель

— Привет, сестренка! — кричит он.

Я морщусь. Никогда не пойму, почему некоторые чернокожие считают, будто стоит назвать тебя «сестренка» или «братишка», когда вы даже не знакомы, и ты тут же купишь их барахло. Продавец открывает рот, чтобы начать расхваливать свой товар, но я его перебиваю:

— Я ищу матриарха. Кто из тех, кого вы знаете, сильнее всех?

Продавец поднимает кустистые седые брови:

— Даже не поздороваешься?

— Простите, — выдавливаю я. — Здравствуйте.

Теперь, когда я вроде бы

загладила свою грубость, он готов со мной общаться. Подробно оглядывает меня с ног до головы — безо всякой задней мысли, просто оценивает. Мне хочется представиться, но бабушка с дядюшкой продают здесь наш товар, и нехорошо будет, если им скажут, что я тут что-то вынюхиваю.

— Эйприл-Мэй Дэвис, — говорит он наконец.

Сейчас я начну биться головой о его пластиковый столик!

— Она не здешняя. Я хотела узнать, кто сильнее всех из матриархов на Барахолке.

— А! — Он серьезно кивает. — Ава Томас.

Я отхожу от его лавочки.

— Ага, спасибо.

От него я ничего не добьюсь.

Он показывает на зажигалки:

— Хочешь такую? Она вечная, гарантирую!

— Да нет, не нужно.

Я ухожу, прежде чем он удвоит свои старания меня уговорить. Да чтоб меня хакнуло. Если мне придется расспрашивать тут всех и каждого и еще и отбиваться от попыток всучить мне свой товар, я в жизни не найду матриарха.

Краем глаза я вижу что-то сине-серое — и разворачиваюсь на месте. Я совершенно точно знаю, что Люка здесь нет. Дверь заговорена, и не-колдунам сюда ни за что не войти.

Тем не менее мои глаза находят мальчика, подозрительно похожего на Люка, в джинсах и худи, и этот мальчик ныряет за черную занавеску, закрывающую заднюю часть одного из киосков.

Как он сюда попал?!

Я не разрешаю себе струсить и бегу за ним. В киоске темно, с потолка свисают пучки жгучей крапивы. Бабушка делает из корней крапивы чай от цистита и молочницы. В нашем доме он в ходу.

Я отвожу взгляд от полок с банками и бутылками по стенкам киоска и вижу в глубине какие-то движущиеся тени на фоне еще одной черной занавески, которая служит перегородкой. Я дважды зажмуриваюсь изо всех сил, мой чип регулирует работу зрительного нерва, чтобы лучше видеть, и в тусклом свете различаю все как днем.

От того, что я вижу, у меня подкашиваются ноги.

Перед занавеской стоит Люк и держит веревку, перекинутую через железную трубу, которая проходит под низким потолком над всей Барахолкой. На другом конце веревки петля, и она надета на шею Кейс. Наманикюренные ногти вцепились в петлю, ноги в белых кедах бешено дергаются в воздухе.

Люка не может быть здесь. Кейс точно здесь нет. Это все не взаправду.

Но вот же. Я смотрю, как Кейс борется за жизнь. Ее глаза неестественно выпучились.

— Что вы затеяли? — спрашивает Люк. Это его голос, но ведет он себя так, что я его не узнаю.

Мурашки бегут у меня по рукам, я дрожу. Но больше я ничего не

могу сделать. Я застыла от ужаса.

Кейс оттягивает веревку настолько, что ей удается выдавить:

— Б-б-б…

Я трясу головой. Не понимаю, что она говорит.

— Б-б…

У нее вспучились все жилы на шее. Она все дергает и дергает петлю. Люк крепко держит веревку, не давая ей ослабнуть — но и не затягивая.

Наконец Кейс высвобождается настолько, чтобы завизжать, брызгая слюной:

— Убей его!

В темное пространство врывается сноп света — это какая-то женщина отодвигает занавеску-перегородку. Я вскидываю руку, защищая глаза, зажмуриваюсь, тяжело дыша. Когда я их открываю, ни Люка, ни Кейс больше нет. Только звенит в голове ее крик — такой пронзительный, такой непохожий на Кейс.

УБЕЙ ЕГО!

А я ничего не сделала. И неважно, что все это было не по-настоящему. Он хотел повесить мою сестру, а я стояла рядом и ничего не делала. Я не смогла его убить, даже чтобы спасти ее. Опять все провалила.

Женщина смотрит на меня молча. Волосы у нее коротко острижены — упругие черные с проседью колечки, — а лицо гладкое-гладкое, что ясно говорит о хирургическом, генетическом или магическом вмешательстве. Она черная, но разрез глаз намекает на восточноазиатское происхождение, а кожа на несколько тонов светлее моей.

— Мне…

Я пытаюсь сочинить предлог, зачем я пришла.

Она складывает руки на груди и вглядывается мне в лицо:

— Ты искала меня.

— А вы…

— Все зовут меня Ли.

Это не фамилия.

— Ли… а дальше?

Она улыбается, да так, что мне становится стыдно за свой вопрос.

— Они предпочитают, чтобы я не упоминала о родстве с ними. Просто Ли. — Она показывает на потолок. — Сними мне крапивы.

Она исчезает за занавеской, а я беру стоящую у стены стремянку и снимаю пучок крапивы. Жгучие ворсинки вонзаются в кожу, я морщусь.

Я прохожу за занавеску, где скрылась Ли. По ту сторону квадратом стоят несколько прилавков, по периметру занавешенных той же плотной тканью. Воздух влажный, насыщенный ароматом благовоний, которые жжет Ли. На одних столах высятся стопки книг, на других — непонятные артефакты, начищенные до блеска, не то что грязные горшки и вазы у других торговцев. На пятачке посередине стоят столик с небольшим чайником и два складных стула.

— У вас всегда был здесь киоск?

Я протягиваю ей крапиву. Ли только отмахивается, и я кладу пучок на соседний стол. Ли опускается на стул, поправляет на коленях лиловое платье с запaхом и кивает мне на стул напротив.

— Терпеть не могу светскую болтовню.

Да чтоб меня хакнуло! Она хуже бабушки.

— Вы здесь самая сильная из матриархов? — наугад спрашиваю я.

— Раньше была.

В ее голосе не звучит ни тоски, ни сожалений. Она просто констатирует факт.

Я ерзаю на стуле.