Магия торжествует

Эндрюс Илона

— Может быть, он не чувствует зова, — сказал Дерек.

— Моя семья использовала этот метод общения на протяжении тысячелетий. Он чувствует огонь. Это как звонящий телефон, его трудно игнорировать. Он просто решил не брать трубку.

Дерек растянулся на траве рядом со мной, глядя на пламя. Большую часть времени, когда я смотрела на него, я видела человека, но прямо сейчас, с огнем, танцующим в его глазах, он был волком.

— Ты скучаешь по нему? — спросил он.

— Да. Каким бы чудовищем он ни был, он все равно мой

отец. Я скучаю по разговорам с ним. Когда он жил рядом, я злилась на него, но были моменты, когда мы просто разговаривали.

В те моменты он забывал быть завоевателем и тираном. Он был просто отцом, которого я никогда не знала в детстве. И он гордился мной, особенно когда мне удалось навязать это ему. Я была ребенком монстра из семьи монстров. Моя тетя прожгла себе путь через древнюю Месопотамию. Она совершала зверства, и я тоже научилась любить ее. В Эрре был свет. Там также была тьма, и когда я заглядывала вглубь обоих, я узнавала себя.

— Роланд любит меня так сильно, как только может любить ребенка. Он просто себя любит больше.

— Я скучаю по своему отцу, — сказал Дерек. — До того, как он стал лупой.

После того, как отец Дерека стал лупой, он изнасиловал, убил и съел свою жену и дочерей, пока подросток Дерек, наконец, не сорвался и не убил его. Он был единственным выжившим в той резне, и как только с ним было покончено, он поджег дом. Именно так Стая нашла его, безмолвного и безразличного к тлеющим развалинам семейного дома. Кэррану потребовались месяцы, чтобы уговорить его вернуться к жизни.

— Каким он был? — спросила я.

— Строгим. Люди говорили, что он был хорошим человеком. Он был напуган.

— Чем?

— Да всем. — Дерек смотрел в пламя. — В моем детстве были христиане, а вокруг них был мир. Мир был злым и безнравственным, и только христиане были хорошими и в безопасности. Они говорили об этом почти так, словно их стремилась заполучить иностранная держава. Однажды мы поехали на горную ярмарку, и приезжий проповедник произнес проповедь. Он сказал, что легко быть христианином, когда ты держишься отдельно от мира, ведь если ты так делаешь, то нет ни искушения, ни борьбы, и не на кого смотреть. Что наш долг — идти в мир, неся свет нашей веры, как факел, и помогать другим.

— Не очень ладилось с твоим отцом, не так ли? — догадалась я.

— Нет. Он вытащил нас из толпы и сказал, что этот человек — лжепророк. Все в мире плохо: книги, игрушки, школа. Все, что противоречит чистой жизни.

Я не знала, что сказать.

— Христиане — не единственные люди, которые так поступают. В Крепости есть оборотни, которые никогда не выходят в город. Они не хотят общаться ни с кем, кто не является оборотнем. Некоторые люди цепляются за свое племя, Дерек. Он хорошо заботился о тебе. Должно быть, он любил тебя.

Дерек пожал плечами.

— У меня возникало ощущение, что это было не столько из-за любви, сколько из-за второй работы. Мужчина

работает и заботится о своей семье, так что мой отец делал это, потому что он должен был это делать. Он нес ответственность за нас, и его работой было обеспечивать нас и быть уверенным, что мы станем хорошими христианами. План состоял в том, что я вырасту и превращусь в своего отца. Буду работать на бумажной фабрике или, если у меня появятся амбиции, научусь сварке или стану сантехником. Женюсь на какой-нибудь девушке, поставлю трейлер на земле моих родителей. Заведу детей. Останусь в горах с другими добрыми христианами. Буду в безопасности. Я не хотел быть в безопасности. Мне хотелось стать моряком.

— Почему моряком?

Он поморщился.

— Чтобы я мог уплыть подальше от гор. Я хотел большего.

Теперь он получил больше. Намного больше, чем рассчитывал.

— Мой отец никогда не отличался терпением, — сказал Дерек. — Мэгги, моя старшая сестра, спорила с ним. Она могла спорить вечно. Он держался какое-то время, пока она не доставала его, и он не приказывал ей идти в свою комнату. Потом он колотил по дереву, стыдясь, что потерял самообладание. Но он никогда не поднимал на нас руку. Когда он обернулся, я увидел, как он трахает труп Мэгги.

У меня скрутило живот.

— Лупизм сводит людей с ума. Ты это знаешь.

— Возможно, внутри него всегда была тьма. Лупизм просто вытащил ее наружу.

— Если внутри него всегда была тьма, он никогда не позволял тебе увидеть ее. Разве это в любом случае не делает его хорошим человеком?

Дерек повернулся ко мне. Его глаза были пусты. В них не было ни печали, ни гнева, только настороженная пустота хищника. Я видела, как он так делал раньше. Вот как он справился с этим. Он глубоко уходил в волка.

— Ворон был мне ближе всего к отцу, — сказала я ему. — Он кормил меня, он учил меня. Ему было небезразлично, выживу я или умру. Ведьмы сказали мне, что единственная причина, по которой он делал все это, заключалась в том, что моя мать поджарила его своей магией. Она готовила его до тех пор, пока он не полюбил ее больше всего на свете. Когда отец убил ее, Ворон не смог с этим справиться, поэтому вырастил меня, чтобы я стала оружием против Роланда. Ворон хотел навредить моему отцу. Либо я убью отца, либо он убьет меня, и в любом случае Ворон будет удовлетворен той болью, которую он причинил.

Дерек молча ждал.

— Я решила не париться насчет этого, — сказала я ему. — Я убрала это в то же место, где храню такие вещи, что Земля — это шар, а лед холодный. Я знаю об этом, и когда мне понадобится, я достану это и стряхну пыль, но до тех пор у меня есть воспоминания о моем детстве, где Ворон заботился обо мне. Это мои воспоминания. Я решаю, как к ним относиться, поэтому я предпочитаю помнить его как человека, который вырастил меня и научил выживать. Мне приятнее вспоминать таким образом.