Магнолии были свежи

Игнатьева Софья

– Не хочешь посмотреть, что за новый профессор? – поинтересовалась Аньеза, но ее дочь резко мотнула головой.

– Только не сейчас.

– Ну хотя бы имя его узнай!

– Мама, пожалуйста! – воскликнула Мадаленна. – Сегодня я не хочу думать об учебе, сегодня я хочу обо всем забыть. Не бойся, визитку я сохраню, а потом все узнаю. – она положила карточку в сумку и демонстративно защелкнула замок.

Аньеза только укоризненно покачала головой и улыбнулась. Временами Мадаленна ее слишком сильно удивляла.

– Хорошо, тогда садись в машину, если не хочешь совсем опоздать.

* * *

На удивление Аньеза справилась с машиной так хорошо, что Хильда даже не услышала мягкого хода колес, и они выехали за ворота еще тогда, когда туман не

успел окончательно спать с травы. Необычно это было, сидеть вместе с Аньезой на переднем сиденье и мчаться так быстро, что голубой шарф, развеваясь, чуть не задевал ветки деревьев. Для человека, который не водил больше десяти лет Аньеза держалась за рулем очень уверенно, даже слишком – она не боялась поворотов, не сбавляла скорости, и, несмотря на то, что дорога была пустынной, Мадаленну не оставляло чувство беспокойства, и недавняя Эффи была позабыта.

Что-то мучило ее маму, и она отчаянно старалась это спрятать в себе и не говорила даже своей дочери, а ведь последняя могла ее выслушать и поддержать. В глазах Аньезы все так же горел это странный огонь, который то становился ярче, то затухал, но не исчезал, и Мадаленна впервые почувствовала страх, что ее мама может когда-нибудь сойти с ума. В ее роду все были здоровы, но никому из родственников Аньезы не приходилось жить со свекровью, которая портила нервы и изводила каждый день – от такого мог сойти с ума и вполне здоровый человек; Мадаленна и сама иногда чувствовала, как нечто черное заволакивало ее сознание, и пробудиться от этой пелены ей помогал только мистер Смитон.

Когда мама в очередной раз круто завернула, Мадаленна не выдержала и попросила остановить машину. Аньеза глубоко вдохнула и выдохнула и только после этого повернулась к дочери. Она была спокойна, и как бы Мадаленна не старалась заглянуть ей в глаза, ничего не выходило – там была только плотная завеса любви и заботы. Мама оказалась куда хитрее, чем можно было предполагать.

– Мама, ты не могла бы вести машину немного медленнее, меня укачивает.

– Конечно.

Мама улыбнулась и заново вставила ключ, машина зафыркала, и на этот раз они поехали куда медленнее, чем сначала. Теперь мысли Мадаленны были только о том, как бы начать разговор и попросить маму рассказать, о чем она думала. Это должно было оказаться намного труднее, ибо с таким же успехом Мадаленна могла бы задать вопрос и себе – как она могла бы рассказать о своих сокровенных мыслях, и ответ был – никак. В чем-то они с мамой различались, но в скрытничестве – едины. Но ты же смогла рассказать о том, что тебя волнует незнакомому человеку, прозвучал в голове ехидный голос, и Мадаленна рассерженно толкнула ручку двери. Мысль была неприятная, раздражающая, и ей совсем не хотелось сейчас об этом думать, а потому она отвернулась от Аньезы, чтобы та не заметила ее выражение лица и принялась считать, сколько елок она встретит на своем пути.

– И все же насчет учебы, – начала Аньеза. – Что там с эссе?

– Эффи отбила все желание что-либо делать. – проворчала Мадаленна. – Да и темы какие-то странные, необычные.

– Так это же хорошо, есть где разойтись воображению.

– На этот раз оно что-то совсем не хочет расходиться.

– Мадаленна, – твердо произнесла Аньеза. – Ты знаешь, сколько в твоей жизни будет еще подобных Эффи? Наверняка догадываешься. И если так переживать из-за каждой, то это добром не кончится. Необходимо научиться обращать внимание только на себя. Но, – спохватилась Аньеза. – Этот совет пригоден только для работы и учебы.

– Я понимаю, – рассеянно ответила Мадаленна, пытаясь поудобнее устроиться на сиденье; спать времени не оставалось – за поворотом уже были видны верхушки оранжерей.

– Я понимаю, что встреча с прошлыми друзьями мало чем хороша, но не надо на нее обращать внимание, хорошо?

– Я постараюсь.

– Вот и отлично, – улыбнулась Аньеза и посигналила клаксоном. – Отстегивай ремень, мы почти приехали.

Мадаленна сразу прошла к сторожке; на двери было прикреплено письмо, где говорилось, что мистер Смитон в десятой теплице, и что «стенд его дорогой Мадаленны никто пальцем не трогал, и мистер Гилберт оставил

все оберточную бумагу ровно там, где она лежала в прошлый раз.» Мадаленна сама не заметила, как улыбнулась, и даже лукавое замечание Аньезы «I tuoi occhi sono come due diamanti» (прим. автора – «Твои глаза как два бриллианта») не согнало счастливого выражения. Здесь она чувствовала себя по-настоящему дома, и от такого счастья ей даже не хватало сил подумать об Аньезе – каково ей было видеть свою дочь такой счастливой не дома, а в чужом месте. Только вот для Мадаленны это место было не чужим, здесь она чувствовала себя живой и нужной; подобное она ощущала только в университете. В полседьмого здесь уже кипела жизнь – палатки с мороженым, карусели, деревянные домики – все строилось, жило и горело жизнью, откуда-то пахло сладкой ватой, а на столах уже высились башни из персиков, арбузов и дынь. Флажки были натянуты над головами и деревьями, а из каждого дупла свисали блестящие конфетти; оркестр наигрывал что-то из бессмертного Штрауса, и Мадаленна поймала себя на том, что раскачивается в такт музыки. Но работа не ждала, и она вовремя остановилась.

– Мама, мистер Смитон в десятой теплице.

– Отлично, это прямо?

– Это прямо и налево. Я тебя провожу.

Десятая теплица была как раз по дороге к стенду и к ее росткам, и Мадаленна постаралась отогнать мысли о вчерашнем разговоре и думать только о том, какую работу она проделала. Мама, к счастью, выглядела очень довольной и все оборачивалась и смотрела по сторонам, а когда увидела кропотливую работу своей дочери, приобняла и сказала: «Bene» (прим. автора – «Очень хорошо») – Мадаленна просияла в ответ, и ощущение счастья еще больше в ней укрепилось.

– Вот и твой стенд, милая, нетронутый рукой человека. – рассмеялась Аньеза, и Мадаленна невольно улыбнулась в ответ. – Тогда я пойду найду мистера Смитона, хорошо?

Мадаленна кивнула в ответ и быстро раскатила рулон бумаги. Она управится за полчаса, за двадцать минут, если не будет отвлекаться на разные мелочи. И Мадаленна почти уже затянула какую-то простую песню, когда старая мысль снова проскочила у нее в голове, и от осознания у Мадаленны все похолодело внутри. Она рассказала свои самые сокровенные мысли совершенно незнакомому человеку. Рулон с бумагой чуть не выпал из ее рук; она судорожно сглотнула. Все было верно; совершенно незнакомый ей человек знал ее мысли, причем, те, которые она не рассказывала даже Аньезе. Разумеется, мистер Гилберт был джентльменом, но чтобы сама Мадаленна смогла так неосмотрительно поступить. Внутри что-то жалобно заныло, и она почувствовала себя в ловушке.

Конечно, мистер Гилберт и сам рассказывал ей свои мысли, но кто мог доказать, что он не врал? Да даже если и не врал, то от этого становилось не легче. Мадаленна Стоунбрук, самая прагматичная, доверилась незнакомцу и наговорила такого… И самое удивительное было то, что в те моменты это не казалось ей чем-то предосудительным; нет, все было так логично, так понятно, будто бы и не было другого выхода, как говорить с мистером Гилбертом и слушать его ответ. Мадаленна тихо выругалась; это было ужасно, ужасно глупо так поступить, и Мадаленна могла поклясться, что не ожидала от себя такого поведения, но сделанного было не вернуть, и Мадаленна принялась думать о том, как все повернуть в другую сторону. Врать она ненавидела, но другого выхода просто не было. Она сама не понимала зачем, но ей необходимо было убедить его в том, что это были вовсе не ее мысли, а просто абстрактные размышления на тему искусства и жизненных принципов.

Мадаленна не привыкла раскрывать кому-то душу, она не умела говорить открыто и искренне, но мистер Гилберт не оставлял ей другого выхода, и от этого щеки Мадаленны покрылись краской. Она была сердита на себя за такую слабость, однако она отставила сантименты и задумалась над тем, как убедить этого человека в желаемом. Проснувшаяся совесть негромко закричала о достойном поведении, но Мадаленна махнула на нее рукой. Она была знакома с мистером Гилбертом всего ничего, а вскоре он вообще должен был уехать, и поэтому Мадаленна с новой силой засвистела песню и принялась раздумывать над планом; ее еще ждали китайские фонарики.