Магнолии были свежи

Игнатьева Софья

– Мама, ты же знаешь, что Бабушка этого не одобрит.

– Мне все равно. Я скажу, что у тебя новый режим дня.

Аньеза решительно смяла покрывало на кровати и разгладила простыню – Мадаленна всегда так беспокойно спала, что белье под ней сминалось уродливыми складками, а потом с трудом разглаживалось. Мама была явно чем-то взволнована, но Мадаленна никак не знала, как к ней подступиться с расспросами. У них были замечательные отношения, но в самые сложные минуты и дочь, и мать уходили в себя, и переживали все трудности в своем внутреннем мирке, куда не пускали никого, даже самых близких. Каждый из них считал себя отличным актером, и каждый разгадывал другого в ту же самую секунду, как только представление начиналось.

Вот и сейчас Мадаленна видела, что Аньезе никак не собраться с мыслями, и та все бродила по комнате, то беря вещи в руки, то оставляя их на первом попавшемся стуле. Мама иногда впадала в отчаяние, могла часами сидеть в душной комнате и смотреть на одну статуэтку, но сейчас Мадаленна не могла сказать, что творилось с ней – вся она была натянутым нервом, и в ее глазах горел лихорадочный огонь.

– Полагаю, я сегодня не опоздаю. – невпопад сказала Мадаленна; Аньеза остановилась посреди комнаты и посмотрела на нее невидящим взглядом. – Ты меня вовремя разбудила, спасибо.

– Ты точно не опоздаешь, дорогая. Я тебя отвезу.

Полотенце упало из рук Мадаленны, и ей самой захотелось опуститься на стул – мама не водила уже десять лет. У них была машина, милый «Триумф» сороковых годов, на котором Аньеза училась кататься по проселочным дорогам вместе с Эдвардом, когда Мадаленне было только год или два, но как только отец уехал на свои раскопки, мама за руль больше не садилась, и машина стояла в запертом гараже, а от ржавчины и грязи «Старину Френка» спасал тайком Фарбер, по ночам протирая его тряпкой и полиролью. Мадаленна не знала, умеет ли мама все еще водить; не была уверена, помнит ли она, где газ и тормоз, но все же она ничего не сказала и кивнула в ответ. Странные вещи начали твориться под крышей Стоунбрукмэнор, и было непонятно – стоит ли этому радоваться или же бежать без оглядки.

– Я вижу, ты удивлена, моя дорогая! – рассмеялась Аньеза и подала Мадаленне полотенце. – Но я и сама, если честно, от себя такого не ожидала. Просто вдруг проснулась с утра и поняла, что не могу допустить, чтобы ты разъезжала одна на автобусах, когда я могу подвезти тебя на машине.

– Но я же езжу спокойно в университет. – Мадаленна изо всех сил старалась не выглядеть слишком пораженной, чтобы не обидеть маму. – Я уже привыкла.

– Ну, университет это другое, и потом, – Аньеза вдруг обернулась и обняла Мадаленну. – Думаю, что в этом году ты сможешь ездить в Лондон сама. Нет, я, конечно, могла бы попросить и Фарбера, но бедолага и так сильно устает по хозяйству, так что, машина будет в твоем распоряжении.

– У меня нет прав.

– Не беда, – пожала плечами Аньеза. – Выучишься. Ты – девушка способная, все эти мелкие значки запомнишь быстро, а потом уже будешь рассекать на нашем «Френке». Согласна?

– Спасибо. Мама, что случилось? – Мадаленна не выдержала и нарушила негласный закон не вмешиваться в личное пространство. – Что происходит?

Мама ничего не ответила, а прижала ее к себе так сильно, будто не видела ее с десяток лет, и теперь наконец-то нашла свою дочку. Аньеза что-то тихо говорила на итальянском, но слова Мадаленна разобрать не могла, как бы не прислушивалась; мама медленно перебирала ее волосы и гладила ее по голове, как делала это раньше, когда маленькая Мадаленна разбивала банку с вареньем и на неделю оставалась без сладкого в темной комнате. Аньеза снова видела свою маленькую дочку, и Мадаленне почудился голос отца, который их звал в парк.

– Мы обязательно отсюда уедем, mia carra [2] – прошептала Аньеза и, прежде чем Мадаленна смогла что-то сказать, отстранила ее от себя, и быстро-быстро проговорила. – Поторапливайся, дорогая, если хочешь успеть украсить свой драгоценный постамент, нам совсем мало осталось времени.

– Да, мама. – только и ответила Мадаленна.

– Что

ты сегодня наденешь?

Аньеза энергично открыла дверцы платяного шкафа и вытащила оттуда ворох юбок, блузок и платьев; Мадаленна сразу заприметила свое любимое – светло-зеленое из хлопка; она его обожала – и длинные рукава, и вышивку на подоле, и оборки на юбке – обожала и почти не носила, боялась, что слишком быстро износится. Но сегодня был особенный день.

2

прим. автора – «моя дорогая»

– Вот это. – Мадаленна указала на него, и мама просияла – она его тоже любила.

– Прекрасно, очень тебе пойдет. Тогда одевайся, а позавтракаем прямо там, хорошо?

– Ты поедешь со мной?

– А ты не хочешь?

– Очень хочу! Мы давно с тобой никуда вместе не ходили.

Это была правда. Мама так часто оставалась взаперти вынужденной пленницей и отпускала дочку на свободу, что Хильда привыкла к такому положению дел, и каждый раз, когда они порывались уйти куда-нибудь вдвоем – хотя бы в кино – Бабушка сразу же начинала охать и вздыхать, что ее никто не любит, и никто о ней не заботится, и Аньеза отпускала Мадаленну на свободу, а сама оставалась выслушивать оскорбления и попрекания кровом и едой.

– Вот и славно, – выдохнула Аньеза. – Наконец-то увижу мистера Смитона, а ведь я его не видела… Да! – пораженно воскликнула мама. – Да! Целых два года! Он сильно постарел?

– Не очень. – пропыхтела Мадаленна, стараясь застегнуть пуговицы на ботинках. – Выглядит хорошо, только иногда спина побаливает.

– А что ты хочешь; ему ведь уже семьдесят три, как никак все равно возраст.

– Нормальный возраст. Не так уж и много.

Аньеза пристально посмотрела на Мадаленну и заметила тень, из-за которой ее глаза сразу же потухли. Она всегда скучала по Эдмунду, Аньеза и сама по нему скучала, что уж и говорить, но ее дочка – больше всех. Временами она боялась, что подобная скорбь может перерасти в тоску, и тогда придется опасаться за психическое состояние Мадаленны, но девушка держалась и всеми силами не позволяла горю взять над ней вверх. Нужно было срочно поменять тему, и Аньеза собралась с силами.

– Тогда уж заодно познакомлюсь и с загадочным мистером Гилбертом.

Мадаленна тотчас позабыла тоскливые воспоминания и подозрительно взглянула на маму – та отвернулась к зеркалу так, что ее лица не было видно, но Мадаленна могла поклясться, что она лукаво улыбалась. Ловушка открылась.

– И вовсе он не загадочный. – ловушка закрылась, и Эдмунд Стоунбрук на какое-то мгновение оказался позабыт. – Обычный профессор.

– Но я же должна знать, с кем моя дочь ведет задушевные беседы.

– И вовсе я их не веду. – пробурчала Мадаленна. – Если ты думаешь, что я сама начинаю с ним разговаривать, или… Он сам…

Мадаленна начала громко сопеть, и, несмотря на свои солидные двадцать лет, она понимала, что выглядит сейчас ровно на пятнадцать; это огорчало.

– Милая, ничего такого я не думаю. – успокаивающе проговорила Аньеза и подала ей щетку для волос. – Хорошая беседа, кто бы ее не начал, всегда замечательно.

– Нет, – Мадаленна так быстро провела щеткой по волосам, что чуть не выдернула целый клок. – Нет, это странно.

– Что странно?

– Мама, так не должно быть. Я знаю его всего ничего, а говорю с ним о том, что меня волнует. Это странно и нехорошо.

– Что же тут плохого? Наоборот, ты нашла человека, с которым можно поговорить обо всем, такие люди – редкость.

– Но я же не знаю о нем ничего! – воскликнула Мадаленна, так махнув рукой, что чуть не сбила книги с этажерки. – Знаю, что его зовут Эйдин Гилберт; знаю, что он друг мистера Смитона и профессор в университете, но больше я не знаю ничего!