Магнолии, девушка, солнце…
Шрифт:
В этот момент в коридоре зазвонил телефон. Маруся выскользнула на цыпочках из комнаты, сняла трубку.
– Алло, привет. Слушай, скажи мне номер, пожалуйста.
Голос принадлежал Урманову. Легок на помине! На заднем фоне были чьи-то голоса, какой-то шум, гул…
– Какой еще номер? – с недоумением спросила Маруся.
– Номер подгузников! И марку – я же не знаю, какие именно тебе нужны!
Маруся от изумления замолчала.
– Ты меня слышишь? Алло! Я в магазине, так что лучше сразу скажи, что тебе надо! – напряженным голосом закричал Урманов.
– Мне ничего не надо, – опомнилась
– Перестань. Это глупо. Я же видел, как ты живешь.
Маруся ничего не ответила.
– Я через час приеду, – сказал Урманов. – Все, пока…
…Он нажал на кнопку «отбоя».
С тех пор как Урманов узнал о существовании своего сына, жизнь у него изменилась. Ни в плохую, ни в хорошую сторону, а просто – изменилась. В самом деле, не мог же он, как раньше, продолжать ходить на работу, спорить с коллегами, встречаться с друзьями, сидеть у телевизора, мотаться то в Теплый Стан, то в Пушкино?.. То есть мог-то он все, никто ему не запрещал катиться по наезженной колее, но уже прежнего настроения не было.
Самым простым было забыть о том суматошном дне, когда к нему явилась полная дама по имени Кристина Пескова и просветила насчет Егора.
Какой такой Егор? Какая Маруся? Знать ничего не знаю!
Да и вообще, эта самая Маруся сразу и решительно отказалась от всякой помощи, ни на чем не настаивала, ничего не просила… На «нет», как говорится, и суда нет! Зачем навязываться, если тебя даже видеть не желают?..
Но в то мгновение, когда Урманов заглянул в глаза Егору и увидел в них себя, он уже не мог жить по-прежнему. Там, в этих бессмысленных младенческих глазах, некто или нечто проставил ему, Урманову, цену (или это уже фантазии замученного рефлексиями современного человека?..). Потому он и упал в обморок: понял, какой он в действительности. И сколько будет стоить, если уйдет, если устранится от всего этого.
И потому, переругавшись с начальством, выторговал себе неделю за свой счет. Нанял рабочих, быстренько сделал ремонт на даче – теперь, по крайней мере, на ней можно было жить (хотя, с другой стороны, чего он к этой даче привязался – ведь недели через две погода, как всегда в средней полосе, начнет портиться?.).
Да, и, как уже упоминалось, сразу же прекратил всякие отношения с Региной и добрейшей Гулей Соловьевой – но вовсе не потому, что у него были какие-то планы на Марусю. Просто новому, другому Леониду Урманову эти женщины уже не подходили. Какие подходили – иной вопрос, но с этим потом можно разобраться…
Дальнейший план был таков – обеспечивать Марусе финансовую и моральную поддержку и время от времени являться с воспитательными визитами к Егору, чтобы ребенок, по крайней мере, знал своего отца в лицо.
Для этого Урманов отправился на машине в гипермаркет – не с пустыми же руками в гости идти?.. Что требуется младенцам, он знал – подгузники. Ну, еще игрушки и что-нибудь из детского питания (они, эти младенцы, еще не в состоянии питаться бифштексами, сырокопченой колбасой или, например,
Проблем с покупками быть не должно – на товарах всегда обозначали, для какого возраста, и прочее.
Но в гипермаркете среди растянувшихся до горизонта полок Урманов немного растерялся. И звонок Марусе ничего не решил! После короткой консультации с продавцом понял, что младенцы бывают разные и надо точно знать, что требуется. С размерами можно ошибиться, впрочем, как и с детским питанием: для какого-то ребенка пюре из протертой моркови – лакомство, а для кого-то – наказание.
В конце концов, Урманов, не мудрствуя лукаво и руководствуясь собственными вкусами, набрал всего понемножку. Вот, например, обед из протертых картошки с курицей он с удовольствием съел бы, а тыквенное суфле даже в рот не взял бы! В конце концов, Егор – его сын, и их вкусы должны хоть немного, да совпадать.
Игрушки Урманов выбирал точно по такому же принципу.
И, распираемый собственным благородством, отправился к Марусе.
Уже начало темнеть, когда он заехал к ней во двор и, нагруженный под завязку пакетами, кое-как протиснулся в подъездную дверь.
– Тс-с, он спит, – встретила Маруся его в дверях. – Идем на кухню.
Кухня была ужасна (впрочем, чего можно было ждать от коммунальной кухни?).
– Я вот тут кое-что купил… Такие подойдут? – Он показал Марусе упаковку подгузников. – Если нет, то есть еще пачка большего размера…
Если бы кто-то недавно сказал Урманову, что он будет выбирать детские подгузники и копаться среди банок с протертыми овощами, он бы не поверил. Такое и в кошмарном сне не смогло бы ему присниться!
– Подойдет, – хмуро сказала Маруся, мельком взглянув на маркировку. – Послушай, Лёня, а зачем тебе все это? – она сделала неопределенный жест рукой.
– По-моему, некоторые вещи можно даже не объяснять. Это как аксиома, – сухо объяснил он. – Я не чужой мальчику. Я буду приходить иногда, хочешь ты этого или не хочешь.
Маруся вспыхнула и посмотрела на Урманова с такой ненавистью, что ему даже неприятно стало.
– Ну хорошо, – не сразу, нехотя сказала она. – Если ты так считаешь… Впрочем, я надеюсь, в скором времени запал у тебя пройдет.
– Не пройдет.
– Пройдет.
– Ты-то откуда знаешь? – рассердился он.
На Марусе был ситцевый голубой халатик, на ногах – пластиковые пестрые шлепанцы, в каких обычно ходят по пляжу. Вьющиеся рыжеватые волосы растрепаны… Бледное, без тени косметики усталое лицо. Она выглядела типичной молодой мамашей, замученной бытом, забывшей о себе. Невыспавшаяся, несчастная, злая. Жившая только для ребенка – своего идола и кумира!
Но Урманову она почему-то не показалась некрасивой, даже наоборот – он, глядя на ее узкие щиколотки и маленькие открытые ступни, вдруг совершенно некстати вспомнил те ночи возле озера Длинное, те самые ночи, которые заставили его потерять голову. И очень хорошо, что он ее потерял – иначе не было бы его сына. Наверное, есть свой смысл в безумии… Если бы люди время от времени не сходили с ума и совершали только рациональные поступки, человечество давным-давно бы вымерло.
– Это нехорошо… – отвернувшись, пробормотал он.